Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.) - Андрей Трубецкой

Биохимию читал С. Е. Северин. Читал хорошо. Слушали его одновременно две группы — биохимики и физиологи. Однажды в газетах мы прочли о награждении Северина орденом Ленина. Студенты поручили мне его поздравить перед началом лекции. Для стенгазеты потребовалась его фотография. Получить его разрешение сделать снимок 'во время лекции опять поручили мне. Все это создало, по-видимому, определенное впечатление обо мне. Северин же был типичным сыном того политизированного времени, что сказалось на моей экзаменационной отметке, хотя я и «заплыл» самым позорным образом; он обратился к присутствующим преподавателям, которые вели практику, со словами: «Ну, достаточно, достаточно, я думаю можно поставить отлично». Мне было очень неудобно перед нашей преподавательницей, с которой у меня были самые хорошие отношения и которая после экзамена корила меня за ответ.

Колоритными были наши лекторы по политическим наукам. На первом курсе историю партии читала Марехина, именно читала, изредка поднимая голову от пухлых тетрадей, и тут же вновь ее опускала, нередко при этом попадая глазами не на ту строчку. Эти ее «невпопады» нас развлекали. А вот преподаватель, ведший семинары по этому скучному предмету, умел делать их интересными, — талант. Один семестр второго курса эти лекции читал П. Ф. Юдин — слывший крупным партийным теоретиком. Читал официально и неинтересно. Рассказывая о современных буржуазных философских учениях, вызвал записку из аудитории примерно такого содержания: «Вы даете карикатурное изображение этих учений, а мне надо знать, в чем их сила». Юдин обиделся: «Мое право издеваться над лжеучениями», — и еще долго распространялся в том же духе. Политэкономию капитализма читала Санина. Это была властная, умная женщина и хороший лектор, собиравшая полную аудиторию, а опаздывающих она язвительно отчитывала. Позже в самом начале пятидесятых годов она стала известна своим письмом Сталину. И письмо и ответ были напечатаны в газетах, причем, вождь ее поучал и, следовательно, укорял в теоретических ошибках. После этого звезда Саниной закатилась.

Оригинально, не говоря ни одного лишнего слова, читал гистологию Роскин. С собой он приносил большую коробку с разноцветными мелками и все рисовал и даже писал слова на доске. Это был тот самый Роскин, который в те памятные времена прославился с Клюевой («Дело Роскина и Клюевой») тем, что они, якобы, продали научную тайну за границу. Сам он остался цел, как и Клюева, а вот бедный замминистра В. В. Парин сел за это дело. Все было очень просто: они подали публикации и в нашу печать, и за границу. Там напечатали быстрее (за границу рукопись взял Парин). А у нас из этого сделали политическое дело и даже издали указ о неразглашении научных секретов. Всему этому придали очень большое значение, выпустили фильм «Суд чести».

Своеобразна была военная кафедра и ее преподаватели — полковники, подполковники и майоры. Они традиционно славились тупостью. Первые два курса я был освобожден от военных занятий, и только на третьем меня приобщили к этому пустому времяпрепровождению — тогда из нас готовили общевойсковых офицеров.

Вспоминаются и лекции А. А. Захваткина по эмбриологии. Они были очень интересны, особенно в части, где рассказывалось о происхождении многоклеточных. Но лектор сыпал таким количеством специальных терминов, что было не продохнуть. У Захваткина была манера читать лекции, глядя в окно, и не смотреть на слушателей. Зачет он принял у нас коллективный — всех собрал, поговорил и расписался в зачетных книжках. Поговаривали, что он принял нас за пятикурсников и только в конце лекций узнал, кто мы такие. Зато лекции С. И. Огнева по зоологии позвоночных были как экскурсия по зоопарку или музею; он их пересыпал многочисленными диапозитивами собственного изготовления, а мастер фотографии был он великий. Английский язык (а я выбрал именно его, а не немецкий, который, чувствовалось, становился языком второстепенным — замечу здесь, кстати, что старейший физиологический журнал «Пфлюгерс Архив», издающийся с середины прошлого века в Германии, печатается сегодня на английском языке), так вот, английский вела у нас милейшая Анна Матвеевна Кагарлицкая, много лет жившая в Англии. Учила хорошо, упражнений задавала массу, и русской речи от нее мы, практически, не слышали.

Летом 1948 года проходила знаменитая и недоброй памяти Августовская сессия ВАСХНИЛ, и с нового учебного года ее последствия сказались на факультете отчетливо. Следует сказать, что дискуссия между сторонниками классической генетики и лысенковцами велась довольно давно. В начале 1948 года она вышла на страницы газет, в частности, «Литературной». Из большой прессы дискуссия перебралась в стенгазеты университета, его двух факультетов — биологического (наука — теория) и философского (теория — политика). Наш факультет, естественно стоял за классическую генетику, философский — за лысенковскую. Нередко в факультетской стенгазете появлялись и карикатуры, вроде следующей: два волка друг против друга. Один с гусем в зубах, а у другого из пасти надпись: «Поделись. Ты, что — не знаешь, что Лысенко отменил внутривидовую борьбу». На философский факультет я не ходил и, что там писали в стенгазете, не знаю. Но спор между биологами и философами и взаимная язвительность на этой почве существовали. Все это перекочевало на стены мужского туалета в здании, где был общий читальный зал. Поначалу все сентенции там были примитивны, вроде: «Философы дураки» и «Сами вы хороши». Но вот появилось такое четверостишье:

«Не прекращая жопы спазм,Прочел я эти афоризмыИ констатировал маразмАпологетов дарвинизма».

Внизу стояла подпись «Ф» — ясно, философ.

Незамедлил появиться достойный ответ:

«Спутав жопу с головой,Спазмы не сдержал философИ душок прибавил свойВ вонь лысенковских поносов».

И подпись «Б» — биолог.

Студенты специально ходили смотреть, а некоторые даже водили студенток. Как жаль, что чье-то недремлющее око заметило и приказало уничтожить эту полемику. Позже мне удалось выяснить авторство. За подписью «Ф» скрывался Саша Воскресенский, брат КаВе, химик, но в душе поэт, а отвечал ему наш сокурсник Бочаров.

Но все это шутки. Августовская сессия и ее последствия были трагедией общенаучной, а для многих и личной. На факультете поменялось руководство. Деканом стал Исайя Израилевич Презент — идеолог и правая рука Лысенко. Кафедра генетики была разогнана. Бедные дипломники и аспиранты, не говоря уж о преподавателях! Кто-то ушел, кто-то начал «перекрашиваться», кто-то поменял специальность. На почве научной травли застрелился заведующий кафедрой физиологии Сабинин Хорошо помню первую лекцию из нового курса «Дарвинизм», которую читал Презент. Ему была отведена самая престижная аудитория университета — «Коммунистическая». На лекции были не только мы, третьекурсники, которым она и предназначалась, но и студенты старших курсов и даже, о позор! — профессора и преподаватели факультета. Презент в подчеркнуто затрапезном костюме говорил общие слова и сообщал сведения из истории эволюционного учения. В лекции был у него и такой перл, который привожу дословно (тогда я эту фразу записал): «Некий монах Грегор Мендель промежду молитвами баловался посадками гороха. И вывел он из этих посадок свои гороховые законы». После первых вводных лекций курс этот продолжал Дворянкин, худой, как скелет, начетчик. Помимо дарвинизма в презентовской редакции, нам читался новый курс животноводства, неинтересный, более подходящий для сельхозвуза.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});