Детство Ромашки - Виктор Афанасьевич Петров

тетрадке запись про Царь-Валю. Долго бились, и, кроме того, что она из сильных самая сильная и что мы будем ее уважать, у нас ничего не записалось.

33

С тех пор как баржи, нагруженные пшеницей, ушли, пакгаузы пустовали, а потом в них стали свозить ячмень, скупленный еще осенью по степным селам и хуторам Заволжья. Везли его обозами. Придет обоз — в пакгаузах часа на полтора-два вскипит работа. Отгремят, отскрипят разгруженные подводы на взвозе — ив пакгаузах станет так тихо, что в ушах начинается тоненький звон. Максим Петрович с дядей Сеней сядут у конторки и заведут нескончаемый разговор о войне или примутся спорить о каком-то новом этапе в жизни. Слушать их было скучно, и мы с Акимкой заваливались спать у ячменного вороха, или убегали на песчаный плесик возле пристани. Купались там, грелись на солнышке.

Сегодня ни на сон, ни на еду у нас времени не хватило. Завтра среда. С утренним пароходом приедут бабаня и Дашутка. В первый же перерыв между обозами мы с Акимкой сбегали в Балаково за своими вигоневыми костюмами и принялись думать, чем бы нам одарить Дашутку. У Акимки были его четырнадцать пятаков, у меня — два двугривенных и пятак. Сложив все деньги вместе, мы думаем, на что их потратить.

—На полушалок хватит,— рассуждает Акимка,— а я же и гусарики купить обещался.

Дуня смеется:

Дашутку и в глаза не видал, а уже наобещать успел.

А я про себя обещал!—обиженно ответил Акимка.— Мы вон с Ромкой обещание и в тетрадку записали!

Купили бы к полушалку сатинету на платье. И в деньгах уложитесь, и подарок выйдет нарядный.

Совет Дуни пришелся нам по душе, и мы решили сбегать в лавку, на пассажирскую пристань.

Через полчаса мы уже показывали Дуне белый полушалок с голубой каймой из васильков и отрез ярко-зеленого сатина.

Она похвалила полушалок, водила по нему рукой, а сама печально смотрела мимо него. Я глянул, куда смотрела Дуня.

На носу баржи стояли Макарыч и дядя Сеня. Макарыч то снимал, то надевал фуражку и словно объяснял что-то, а дядя Сеня, слушая, кивал головой. Акимка ничего не замечал. Встряхивая полушалок, он торопливо рассказывал Дуне, как рядился с лавочником:

—Запросил рублевку и уперся. Насилу уговорил его за девять гривен отдать, а то бы на сатинет не хватило.

Дуня вдруг закрылась Дашуткиным полушалком и, облокотившись на стол, сквозь слезы воскликнула:

—Ох, ребятишки, ребятишки, какие же вы счастливые!.. Теперь я был убежден, что у нас что-то случилось, и затревожился.

Дуня Степановна, ты чего загорюнилась? — озабоченно спросил Акимка и, метнув на меня взгляд, крикнул: — Беги дядю Семена покличь!

Не надо, Ромаша,— схватила меня за рукав Дуня и уголком фартука присушила глаза.— Увидит — плачу, стыдить будет.— И вдруг рассмеялась.— Вот ведь какая глупая. Вы вот подарков Дашутке накупили, а я и разгрустилась. Встречать ее будете, радоваться, а мне Сеню провожать.

Вошел дядя Сеня. Глянул на Дуню, закачал головой:

Опять у тебя, Дунюшка, глаза на мокром месте.

А я, Сеня, чуть-чуть всплакнула, самую малость.

—Рановато, Дунюшка. Макарыч и на тебя билет купил. Поедешь меня провожать.

Ой, как хорошо-то! — радостно воскликнула Дуня.

А вы куда поплывете? — спросил Акимка.

—Да-а-алеко! — махнул рукой дядя Сеня.— В Нижний, на ярмарку. Вон Дунины заплаканные глаза продавать. Заплаканные продадим, а веселые купим.

Дядя Сеня шутил, но я видел, что он только старается быть таким, а где-то в глубине его глаз таилась тоска. И я понял, что за смешными словами он скрывает от нас какую-то тайну.

...Пришел очередной обоз. Разгружали его до сумерек. Выписывая возчикам квитанции, я все время думал о дяде Сене. Не верилось, что завтра я его уже не увижу у весов, не услышу его голоса. Хотелось, чтобы он подошел ко мне, встряхнул за плечо и сказал: «Никуда я не поеду от тебя, Ромашка». Но он не подошел. Молчаливо простоял у весов, взмахом руки показывая, когда нагружать и разгружать их, а кончив взвешивать, повернулся и медленно направился из пакгауза к пристани.

Дядя Сеня поднялся на пристань, вошел в избу и тотчас же появился вместе с Дуней. Он на ходу надевал пиджак, Дуня повязывала полушалок. Спустившись с пристани, они торопливо пошли вдоль берега, почти у самой воды, и скоро пропали за крутым береговым изгибом. Пока я подкалывал накладные, из пакгаузов разошлись почти все. Акимка охапками перетаскивал в кладовую пустые мешки, а Максим Петрович со сторожем запирали ворота.

Вы закончили? — крикнул он нам.

Сейчас! — откликнулся Акимка.

Тогда заприте.— И Максим Петрович оставил нам замок.

Куда это они все? — удивленно протянул Акимка, помогая мне задвигать тяжелые створы пакгаузных дверей.

А когда я продел дужку замка в петлю запора, он толкнул меня локтем и таинственно прошептал:

—А я догадался куда. Вот ей-пра, догадался. Они в Бобовников яр пошли. Они и летось там собирались.

—Кто? — не понимая, спросил я его.

—Да все наши. И Надежда Александровна тогда была, и еще какие-то дядьки. Айда и мы. А? Летось-то меня тятька прогнал, а нынче я не уйду. Пускай хоть казнит, не уйду!

И мы побежали к Бобовникову яру.

Пологие склоны яра, густо заросшие бобовником, круто обрывались и меловым откосом падали к Волге. Из глубины, трепеща листвой, поднимался осинник. Лес в лунном сиянии казался подвижным дымящимся озером. Мы еще не миновали и половины мелового откоса, как нас окликнула Царь-Валя:

И чего это вы, мальчишки, без пути ходите? Вон ведь где тропка-то.— Она появилась из-за осин в лунном свете, дрожащем от теней неспокойной листвы.— Ай и вам туда требуется?

А как же? Знамо,— ответил Акимка.

А вот так же,— насмешливо откликнулась Царь-Валя и кивнула на вершину откоса.— Полезайте-ка назад, голубчики, не то я вас к осинам попривязываю.

Не пустишь? — спросил Акимка.

Уж не серчай, Акимушка, не пущу.

Ну и шут с тобой! — отмахнулся он.— Пойдем, Ромка.— Он проворно пополз вверх по откосу. ,

Скоро мы с ним были на склоне яра, среди зарослей бобовника, а через минуту уже мчались к Волге. Передохнув у воды, двинулись в яр по каменистой теклине1. Шли осторожно, даже дышать страшились. Где-то близко между деревьями забродил красноватый свет, а потом мы увидели маленький костерок. Он горел выше нас, на широком уступе. Взяв в сторону, мы поднялись на склон и как зачарованные остановились. Неподалеку от нас на камнях