Приз - Полина Дашкова

— Да, да, сейчас. Куда я дел ее визитку? Кажется, где-то в прихожей или на кухне. Очень странно, как попали на стол эти книги? Я их лет сто не доставал, они стояли на самом верху, — продолжая ворчать, он вышел из кабинета.

Маша размотала бинт. Почти все пузыри на пальцах лопнули. Кисть была очень горячей. Средний палец распух больше остальных. Нечаянно задев перстень, Маша отдернула руку, как будто прикоснулась к раскаленному утюгу. Не поверив себе, притронулась еще раз, осторожно, кончиком пальца, и опять отдернула руку. На подушечке у ногтя осталось красное пятно. Ожог.

* * *

На рассвете 30 апреля Отто Штраус, то есть американец Джон Медисен, высокий худой человек в штатском, с приятным умным лицом, был в Берлине.

Над руинами великого города носились английские истребители. От окраин ползли русские танки. Грохотала артиллерия. Из поврежденного газопровода вырывалось пламя, освещая черные обломки домов, на которых еще остались фрагменты последней пропагандистской истерики Геббельса, надписи красной краской: «С нашим фюрером к победе!»

Дом Штрауса находился на Вильгельмштрассе. Стены уцелели. Строение было старинным, добротным. Рядом чернела глубокая воронка от снаряда. Не осталось ни одного целого окна, двери были выбиты, внутри все разгромлено мародерами. Доктор, пригнувшись, осторожно обежал глубокую воронку, прошмыгнул внутрь.

Квартира его занимала первые два этажа. Еще в 39-м он оборудовал в подвале дома надежное убежище, маленький бункер. Сейчас главной его задачей было проникнуть туда, разгрести гору мусора над люком, спуститься по лестнице. Кроме тетрадей в сейфе хранилась приличная сумма денег, в американских долларах и английских фунтах, кое-какие ювелирные украшения.

Уже в конце марта высшие офицеры и чиновники великого Рейха грузовиками вывозили из Берлина свое имущество, награбленное за годы войны. Бесценные полотна старых мастеров, золото, драгоценные камни, мебель, фарфор. Отто Штраус был аскетически скромен, но кое-что все-таки припас на черный день.

Мародеры поработали на славу. Зачем-то переломали старинную мебель и, как будто нарочно, свалили весь мусор именно туда, где находился люк в убежище, замаскированный под дубовые панели, совсем незаметный. Оттаскивая от крышки люка груды разодранных книг и обломки книжного шкафа, он услышал совсем близко несколько отдельных выстрелов. Затем громкие голоса:

— Стой, тебе говорят! Хенде хох!

— Да стой ты, зараза!

Опять выстрелы.

Штраус замер. Он уже закончил разгребать завал. Глаза слезились от пыли. По грязному лицу тек пот. Одежда и руки были в копоти, в известке. Оставалось только поднять люк. Там, в убежище, имелся запас свежей воды, чтобы умыться, белье и одежда, чтобы переодеться.

За стеной послышался шум, голоса зазвучали совсем близко и отчетливо. Штраус, тяжело дыша, обдирая распухшие пальцы, поднял люк.

— Товарищ капитан, я гляну быстренько, они могли с той стороны зайти в дом. Кстати, дом хороший, почти целый.

— Давай, Пашка, только осторожно. А дом правда хороший. Ты там посмотри все, как следует, проверь верхние этажи. Под командный пункт, конечно, не годится, а ребята отдохнуть здесь могут. Мусор разгрести маленько, и ничего.

Штраус спустился вниз по ступенькам, тихо закрыл люк и оказался в кромешной темноте. Никакого электричества давно не было. Он щелкнул зажигалкой.

Удивительно, как среди руин мог уцелеть этот маленький оазис чистоты, покоя и порядка. Все в убежище осталось, как было месяц назад, когда Штраус зашел сюда, чтобы спрятать последнюю, третью, исписанную от корки до корки тетрадь.

Даже запах прежний: сандаловое мыло, хороший американский табак, одеколон с мягким хвойным оттенком. Штраус не ведал чувственных удовольствий, но чистота, уют, хорошие запахи были ему приятны. Они означали покой и безопасность, две вещи, необходимые для нормальной работы.

В зажигалке осталось мало бензина. Огонек вздрагивал и гас. Штраус на ощупь нашел комод. Там, в верхнем ящике, имелся запас свечей и спичек. При свечах стало совсем хорошо, уютно. Он сел на диван и тут же почувствовал, что засыпает. В последние десять дней он ни разу не спал больше трех часов подряд. Пока добирался до Берлина, не смыкал глаз двое суток.

Наверху отчетливо слышались шаги. В любом случае следовало дождаться, когда русский уйдет. Главное, не заснуть здесь, на этом милом мягком диване. Штраус позволил себе посидеть с закрытыми глазами минут пять, не больше. Встал, потянулся, сделал несколько приседаний и наклонов. Налил в умывальный таз воды, разделся, намочил полотенце, аккуратно, не спеша, обтер тело. Он знал, что сюда больше не вернется, но все равно не хотелось плескать воду на мягкий дорогой ковер, которым покрыт был пол. Затем почистил зубы, поставил подсвечник у зеркала и побрился.

Шаги над головой затихли. Штраус быстро оделся во все чистое. Проверил карманы. Прочистил и перезарядил пистолет. Открыл сейф. Переложил все его содержимое в небольшой добротный чемоданчик, запиравшийся на кодовый замок. Следовало уходить, пока наверху тихо. С каждым часом, с каждой минутой все трудней выбраться из Берлина, даже имея американские документы. Глупо умереть от случайной шальной пули, когда ты так близок к разгадке тайны, которая в течение долгих веков дразнила и сводила с ума разных упорных одиночек. Но совсем уж глупо, что именно сейчас, в такой ответственный момент, стоят часы и раскалился перстень.

* * *

«Эта вещь кричит о себе», — подумала Маша.

Такое объяснение никуда не годилось, но других не было, а из прихожей послышался растерянный громкий шепот Дмитриева:

— Прямо как сквозь землю провалилась!

— Вы о чем, Сергей Павлович?

— Да о визитке! Там же все ее телефоны! И фамилию я забыл, как назло. Теперь одна надежда, что она сама перезвонит. Вы точно не доставали с верхней полки эти книги?

— Какие книги?

— Ну вот же! «История гестапо» «Нюрнберг». Кому это могло понадобиться? Ведь не сами они спрыгнули!

Маша взглянула на Василису. Глаза ее были приоткрыты, ресницы дрожали. Она дышала ртом, очень быстро, с легкими хрипами. При таком дыхании пульс не может быть семьдесят ударов в минуту.

«История гестапо» была открыта, лежала обложкой вверх. Маша взяла ее в руки, перевернула. Несколько жутких фотографий: узники Освенцима и Дахау. Лагерная больница, в которой проводились опыты на заключенных. Личный врач Гиммлера, генерал СС Отто Штраус.

— Сергей Павлович, можно я позвоню по вашему телефону во Францию? — шепотом спросила она Дмитриева. — У моего мобильного села батарейка. — Конечно. А я пока поищу визитку.

Он метнулся к столу, покосился на Машу, быстро схватил бутылку, налил, выпил.

— Ваше здоровье, Машенька. Все. Это последний глоточек. Я больше не буду, честное слово.

— Хотя бы закусите, — вздохнула Маша. — Вы знаете, что все это время у вас телефонная трубка лежит неправильно? Сюда никто не мог дозвониться, ни ваша корреспондентка, ни Арсеньев.

Дмитриев болезненно сморщился, помотал головой и залпом допил все, что осталось в рюмке.

Отец долго не отвечал. Маша посмотрела на часы.

Была полночь. Значит, в Ницце сейчас десять вечера. Хотя нет. Не может быть полночь. Она приехала сюда в начале десятого, прошло минут сорок, не больше.

Дмитриев встал и продолжил суетиться, искать визитку журналистки, заглянул даже в банки с сахаром и крупой. Иногда замирал, растерянно смотрел на Машу, виновато разводил руками и шептал:

— Куда я мог ее деть, не понимаю!

«Он пьян от водки, я от усталости, — подумала Маша, — часы, кажется, стоят, причем не только мои. Настенные тоже показывают полночь. Этого не может быть. Ну хорошо. А кольцо на пальце Василисы может быть раскаленным, как утюг? Папа, пожалуйста, возьми трубку!»

Она слушала протяжные гудки и, не отрываясь, смотрела на часы. Стрелки не двигались. Даже секундная застыла. Гудков прозвучало много, не менее десяти, прежде чем раздался наконец голос отца. Маша перевела дух и выпалила быстро, на одном дыхании:

— Папа, насколько достоверна информация, что Приз мог носить перстень из белого металла, с печаткой, на которой профиль Генриха Птицелова? От кого ты ее получил? Он удивленно кашлянул и ответил:

— От Рейча. Приз якобы купил у него перстень, принадлежавший Отто Штраусу. Ты все-таки видела его?

— Да. Но не у Приза.

— У кого?

— У девочки, которая попала в зону лесного пожара и пока не может говорить. Возможно, она единственная свидетельница убийства. Возможно, она нашла этот перстень на месте преступления. Там шесть трупов. Сейчас он у нее на руке. Папа, он горячий, как утюг. К нему нельзя прикоснуться. Девочка молчит. Но зачем-то достала с полки книгу, «История гестапо», и открыла ее на фотографии Отто Штрауса.