Раненый город - Иван Днестрянский

История полковника Атаманюка на самом деле далеко не единственная странная история. Удивительные люди подняты приднестровской войной наверх. Чем крупнее послевоенный герой, тем нелепее были его действия во время конфликта. Взять, к примеру, полковника Бергмана. Что он хорошего делал? Ничего. Поначалу препятствовал вооружению гвардии. Потом издевался в своей комендатуре над ополченцами и помогал уничтожать Костенко и Бендерский батальон. А у рядовых участников необъявленной войны все горше становятся думы и темнее лица. Тяжело сознавать, что рука об руку с правым делом, рядом с подвигом пряталось предательство, двигались чьи-то карьеры да интриги, цвела корысть.

Незаметно для нас, в мартовских ли боях или апрельских переговорах, а может в кровавом угаре бендерского июня была пересечена грань, за которой руководители Приднестровья перестали защищать нашу республику, став защищать только себя. Их цели разошлись с нашими целями. Тут не важно, сколько конкретных ошибок было совершено ими под гнетом ответственности и в гордыне. Важно то, как далеко они прошли по этому тайному, не нужному народу пути. Они прошли далеко. Так далеко, что за попытками убрать собственных офицеров и обескровить бендерскую оборону стало угадываться желание откупиться городом и его населением от агрессора, разделиться с Молдовой по старой советской границе на реке Днестр.

Странно, но образ ненавистных врагов — полицейских не вызывает былого гнева в душе. Те, с кем мы работаем бок о бок в ГОПе, больше похожи на самых обычных людей. Они поверили одним политикам, мы — другим. Они ошибались. Мы — правы. Но разница между политиками оказалась не так велика, как вначале нам представлялось. Не пропадет ли она вовсе, когда мы станем мудрее?

Сегодня на восточном берегу Днестра эйфория победы. Защитились! Отстояли республику и себя! Внешний враг остановлен. Ошибки списаны на тех, кто указан. Путь открыт, на благо народа строй и дерзай! Но эйфория скоро пройдет. Смогут ли те, кто убил Костенко, дать людям лучшую жизнь, чем те, кто убил Матюшина? Мы сомневаемся. Благих целей не достичь подлыми средствами. Спорить, конфликтовать, наказывать можно и нужно. Но предавать и уничтожать — нельзя. Переступите грань, и личное будет достигнуто. Временное — построено. Но останется пропасть между словом и делом, куда рано или поздно все рухнет. Так уже было с нашим Союзом.

Это так рационально, — переступить за грань порядочности под давлением обстоятельств. И желаемое средство кажется таким действенным, таким сильным… Но дело не в обстоятельствах, а в людях. Одни полагают, что обстоятельства все оправдают. Вторые считают, что нет.

97

В один из погожих дней в самом начале осени удивил Жорж. Подходит и говорит:

— Слушай, лейтенант, поговорить надо.

Чего это он? Отходим, садимся в одном из дворов на лавочку, и он рассказывает, как во время перемирия с ОПОНом познакомился с одним мужиком. А у того перед войной один полицай оставил только что купленный мебельный гарнитур и вывезти не успел. Мужик возьми и предложи: забирай мол, вражеское имущество, если тебе надо, а то хранить негде, тесно. Жорж и забрал. Перетащил мебель к другому своему знакомому. Уже договорился на днях его в Тирасполь везти, как объявился собственник, этот самый полицай, ищет свое добро. По цепочке пришел к Жоржу. И вопрос стоит так: отдать или на хрен послать? Послушал его и спрашиваю:

— Чего же ты ко мне, а не к Сержу поперся?

— А ну его, от него здесь совета ждать! Если б завалить кого было нужно…

— Этот полицай, он из клятых? Воевал?

— Нет вроде. Не выделывается. Сразу не настучал, не грозить, а просить пришел.

— Да-а… Знаешь, Жорж, по-моему, отдать гарнитур надо. И по совести, и на тот случай, чтобы не влипнуть, если он жаловаться пойдет.

— Думаешь, пойдет?

— Может. Молдаване — они прямые до глупости. Если умный, то не сразу пойдет писать, а к своим в ГОП, и тогда тебя кто-то из них еще попросит. Что тогда? Но может пойти и к Бордюже. В любом случае нет резона отношения портить.

Колобок встает.

— Ну ладно. Скажу полицаю, чтоб ставил коньяку, сколько не жалко, и забирал свое барахло.

— Пить будете, позови.

— Само собой.

Целый гарнитур! И кто?! Жорж… Стоило ли переживать из-за Гуменюка со вшивым видеомагнитофоном?!

Нежданно-негаданно передали весточку от старикана в тираспольском агентстве по обмену жилья, к которому еще в прошлом году мои предки обратились подыскать вариант из Тирасполя. Интересно, что у него? Опять райцентр в Запорожье, где мещане гонят из отходов самогонку, месяцами дожидаясь невыплаченной зарплаты? Из одной задницы в другую… Все же надо съездить. Договариваюсь с ребятами, чтобы прикрыли меня завтра во второй половине дня. Первую, во избежание явных недоразумений, придется провести в комендатуре.

Назавтра мне фартит. В Тирасполь сразу после обеда пойдет машина, обернуться можно быстро. Водитель, правда, просто так не возьмет, попутчиков брать не велено. Для проезда через миротворческие блокпосты, меня надо вписывать в путевой лист. Хотя криминал невелик, за нарушение распоряжений начальства придется сделать водиле презент. Заблаговременно отобедав, сижу под гостиницей, караулю дежурный газик. Вот и он. Вылезает сержант-водитель и топает в столовую. Группами подходят от комендатуры пацаны. Рядом подсаживаются вконец обленившиеся Серж и Жорж. Последний зримо поправился, заставив товарищей все чаще припоминать его старое прозвище.

Катит по улице Суворова каруца[66] с двумя мужиками, запряженная невыразительной, но чистенькой кобылякой. Ба! Второй мужик — это не мужик, а наш Игорек. Подъезжают. Не иначе, продукты из Паркан привезли.

— Эй, Рыбница! Копытной самоходкой где разжился? — интересуется Достоевский.

— На фига нам теперь тачанка? Революция закончилась! Ик! — икает Колобок.

— Будет вам! Все бы поржать! Лучше ехать на подводе, чем топать на своих двоих! — отзывается Игорь.

Он соскакивает на землю и, потрепав кобыляку по морде, подходит к нам.

— Эдик, ты вроде на ту сторону мотануться хотел, можешь на ней поехать. Я за мостом подсаживался. Мимо миротворцев ехали, они нас не проверяли. Обратно проверять не будут тем более. Один человек приехал, один уехал — все дела.

— Нет, — отвечаю, — ни на какую лошадь, даже близко к ней, не заманите! Я в армии из-за такой вот коняки чуть не угробился один раз. Под самый мой дембель из-за каких-то самовольщиков, которые пьяными на грузовике врезались в «Волгу» с военным начальством, всех, кто призывался из Москвы, выкинули из Московского округа на кудыкины горы. Я попал в Приозерск. Маленький городишко такой, на Ладоге, недалеко от финской границы. Кругом еловые леса с валунами и болотами, белые ночи и сырость. С перспективой застрять там до Нового года. Увольняют-то в запас прежде всего своих, а не пришлых. Чтобы не застрять, подрядился я там вместе с одним дагестанцем делать Ленинскую комнату[67] в батальоне обслуживания тамошнего полигона. Перед нами в одной роте Ленкомнату сделали художники из Питера, красиво, но за работу дорого взяли. Командование смекнуло: образец есть, и кинуло клич повторить это чудо силами своих умельцев. Мы и вызвались. Ради дембеля работали зверски. Под основу для раздвижной стенки с картами надо было привезти брус. А он шестиметровый, мокрый, тяжелый. Машину, чтобы съездить на лесопилку, не дали. Замполит говорит: берите лошадь, на которой бачки с помоями от столовой на свиноферму возят. Мы — к коноводу, а он пьяный вдрызг валяется. Сколько его ни трясли, мычит только, как бык, и под себя от счастья подпускает. Делать нечего. Сами вывели клячу на дорогу, сели, крикнули «н-но!» и поехали. Поначалу ничего, лошаденка топает себе. Доехали до лесопилки. Загрузились. Едем дальше, и тут, как назло, развилка. В одну сторону — к казарме, куда нам надо, а в другую — к столовой, куда она привыкла за объедками ходить. И все. Конец! Мы ее к казарме тянем, а она нас — в столовую. Уперлась — и ни в какую. Полчаса промучились, и Фарид, напарник мой, не выдержал. В очередной раз установили это существо мордой к казарме, задом к столовой. Он берет с телеги дровину, да по заднице ее хрясть, чтобы куда надо бежала. Да не тут-то было! Коняка как фыркнет, морду в сторону — и к пищеблоку. Кое-как на бегу заскочили на телегу, Фарид за вожжи, а я плашмя на брус, чтобы не рассыпался. Тянули ее, кричали — без толку, не останавливается, сволочь! Дага совсем уж зло взяло, и давай он лошадь рейкой по бокам охаживать. А она в ответ брыкаться! И понесла. Я на брусе раскорячился и ору, чтобы все разбегались и чтобы Фарид оставил эту свинскую лошадь в покое, пока она нас не угробила. А у того глаза на лоб, дубасит по-прежнему. И несет кобыла все быстрее и быстрее. Подлетаем к автопарку, люди начинают по дороге попадаться. Разбегаются, матюгаются. Шею выворачиваю и вижу: ужас! — у ворот автопарка стоит «Урал», и в оставшийся проход между его бортом и забором, выруливает комбатов газик. Водила оставляет открытой дверцу, так что она почти перекрывает проезд, и сваливает к постовому точить лясы. И мы на полной скорости между «Уралом» и газиком врубаемся. Дверку зацепили, выломали. Сзади бежит этот придурок водитель, чего-то орет. Лошадюка мчится дальше, выносит нас на полной скорости мимо чайной на центральную аллею части, прямо на клумбы. Цветочки, гордость контр-адмирала — попробуй их в тамошней холодине вырастить, — только в стороны с колес разлетаются. Тут с ревом выбегает дежурный по части, лапает себя за кобуру, вытягивает ствол и стреляет в воздух. Кобыла от этого шума все остатки сил напрягла. Глядим, приближается крышка: аллея с клумбами кончается крутой лестницей к Ладоге — сейчас свалимся и шеи себе посворачиваем. Как заскочила лошадь на последнюю клумбу, мы, не сговариваясь, по разные стороны телеги прыг! Поднялись, и мимо лестницы по склону бегом вниз. По берегу, среди валунов, нарезали зигзагами километра три, забежали обратно к лесопилке. Сели там и думаем, что в этой жуткой ситуации делать. Не придумали ничего лучше, как снова взять этот чертов брус и таскать его вручную. Это, я вам скажу, была каторга почище колосовской пушки. Сил нет, на ходу молю: «Все, не могу больше». Фарид сзади хрипит: «Давай, пошел, давай»! Все же за несколько раз перетаскали все деревяшки. И только благодаря этому не попались. Повезло нам, конечно. Во-первых, лошадь не убилась. По центру клумбы был большой камень. Телега налетела на него и перевернулась. Кобыла не смогла ее дальше протащить и свалилась там же. Во-вторых, коновод пьяный не помнил, кто лошадь взял, а замполит шатался где-то в Приозерске. Никто не знал, что мы для Ленкомнаты должны были брус брать. На лесопилке же его берут раз двадцать на дню. К вечеру все же дознались, и к нам целая делегация офицеров пожаловала: «Не ваш ли на центральной аллее брус лежит?» Мы, понятно, сделали честные глаза и говорим, что ничего не знаем. Да, брус брали. Вот, привезли, но не на лошади, а на попутке. Ушли проверяющие несолоно хлебавши. Замполит, конечно, нас раскусил, но на своих подчиненных и на себя самого чепэ вешать ему резона не было. Просто к отбою, уже подшофе, вернулся и потребовал келейных объяснений, смеялся до упаду и ругал нас на чем свет стоит. Так и отвертелись.