Половой вопрос - Август Форель

(Немецкое гражданское право в следующих параграфах идет навстречу таким связям: § 1333 немецкого права гласит: «Брак может быть оспариваем супругом, если при совершении брака он ошибся в оценке достоинств противной стороны, своевременное знакомство с качествами которой, при уважении им к сущности брака удержало бы его от вступления в таковой». Там же, § 1353: «Супруги обязаны друг перед другом к совместному половому сожительству. Если при установлении совместного сожительства окажется, что одна из сторон злоупотребляет своим правом, — другая сторона не обязана подчиняться ее требованиям»).

Можно себе представить, сколько несчастий в таком браке, и сколько приходится переносить несчастной жертве его. Тем убедительнее приходится настаивать на вышеприведенном решении вопроса.

Швейцарским союзным судом, летом, 1905 года, вынесено весьма важное принципиальное решение. Слабоумный житель г. Базеля (30 лет) захотел вступить в брак, но мать ему этого не разрешила, с чем, между прочим, согласились как гражданский суд, так и следующая инстанция. Однако, сын апеллировал в союзный суд, который вынес специальную формулировку «слабоумия», которою сделано весьма важное ограничение права вступать в брак. Оказывается, с его точки зрения, что какая бы то ни было профессия или обнаруженные знания, ловкость в каких-нибудь отраслях, вообще же нормальность в определенных сферах, — все это не обусловливает еще прав данной личности на вступление в брак. Чтобы запретить его, достаточно обнаружения у данного субъекта даже очень неполного идиотизма. Государство, в целях охранения семейной жизни, должно не разрешать брака душевно-больным, равно как и было бы естественно вообще значительно сузить право жениться по соображениям физиологического свойства, чтобы не плодить обремененного болезненною наследственностью потомства. Такой взгляд на вещи в принципе своем может быть только приветствуем, так как начинает касаться самой сути.

Наследственное право. Связь этого права с половым вопросом лишь косвенная, но она имеет чрезвычайное влияние на рождение потомства. Бедный люд имеет всегда больше детей, чем обеспеченные классы, и это объясняется тем, что им, во-первых, терять нечего, и половые сношения являются для них единственным удовлетворением, в то время как способы предупреждения беременности им недоступны. Но вместе с тем они предполагают использовать свое потомство. При наличности же некоторых средств, люди стараются воздерживаться от распложения большого количества детей, чтобы обеспечить имеющихся налицо от перспективы нужды. Поэтому и стремятся иметь лишь столько детей, сколько в состоянии будут воспитать и впоследствии снабдить «достаточным количеством средств». На этом и базируется, так называемая, французская «Zweikinder system». Печально в этом случае то, что дети, с точки зрения таких родителей, обязательно должны выйти на жизненный путь с известным количеством средств, причем личный труд их совершенно не принимается в соображение. Есть еще и такие взгляды у очень богатых лиц, которые опасаются плодить слишком много детей, не желая дробить своего огромного состояния и тем самым уменьшить значение семьи. Для ребенка, вполне естественно, сопряжено с вредными последствиями сознание, что его ждет всю жизнь обеспеченное существование, и труд, таким образом, не только не будет для него обязательным, но и услуги других людей, лишенных средств, всегда будут в его распоряжении. Однако, очень печально, когда будущность, наоборот, рисуется в весьма мрачных красках, когда воображение представляет длинный ряд годов упорного труда, дающего лишь средства к прозябанию. То же ощущает каждая личность, приходящая к заключению, что всякая упорная деятельность ее не даст обеспечения, как для нее, так и семьи, а вся предназначена для общества.

Интересы общества не в состоянии так воздействовать на человека, чтобы единственно обусловить бодрость и жизнерадостность работы последнего, ибо глубоко засело семейное чувство в сознании человеческом.

В связи с такими отношениями, наследственное право начинает проявляться более или менее значительно. Была попытка путем введения прогрессивного налога на наследства отчасти эксплоатировать скопление в единичных руках богатств. Мне лично это кажется недостаточным. Не претендуя на точно формулированное мнение, я спрашиваю, нельзя ли построить наследственное право на таких основаниях, чтобы потомство располагало лишь наследством вплоть до того возраста, когда оно будет уже в состоянии работать и зарабатывать, например, к 25 или 26 годам. Разумеется, к этому времени такие дети будут уже владеть и высшим образованием. Юноша не будет уже предаваться праздности, в надежде на унаследованные капиталы, а будет считаться с тем, что к определенному сроку продукты его труда будут служить единственным средством для его пропитания. Пусть меня не обвиняют в том, что я имею претензии на создание новой социалистической системы в связи с приведенной идеей, ибо такой взгляд на вещи неоднократно предлагался уже и раньше. Я преследую лишь уменьшение возможности извлекать пользу из чужого труда, причем на первом плане у меня обеспечение появления на свет дееспособного и здорового потомства. (На основании вышеизложенного разумеется совершенно новое этически-социальное положение, на основе которого будет построено новое семейное право с разумным воспитанием, всеобщим школьным образованием и пр, и пр. Но даже и при таких условиях все же будет налицо забота о юбетвенных детях, в зависимости от высоты культурного уровня человечества. Надлежит всякому социальному установлению иметь в виду такого рода культурное побуждение).

Неоднократно ставилось на вид, и вполне справедливо, что некоторые отрасли культуры для своей разработки и изучения требуют чрезвычайной затраты средств и в то же время в материальном отношении почти или совершенно не окупаются. Вполне понятно, что на государстве лежит обязанность взять на себя возмещение всех расходов, связанных с движением науки вперед, так как оно от роста этой культуры лишь выигрывает. И в данном случае его деятельность будет напоминать собою поощрительные приемы владетельных особ и меценатов, которые в прежние времена (и в настоящее время) содействовали материально процветанию науки и искусств. Государство в этом случае пойдет еще дальше, так как оно обеспечивает возникновение рабочих средств и рабочих центров, не обязанных частному покровительству, не всегда свободному от беспристрастия.

В. Уголовное право.

Уголовное право — это право наказания, которое истекает из понятий содеянного преступления и возмездия, причем последние основаны на представлении о свободе воли, неосновательность которой нами уже доказана под лит. А (общие понятия). Такой взгляд на вещи обусловливает некоторую сомнительность современного нам уголовного права, причем это, главным образом, объясняется тем, что наука права все время не считалась с успехами всех прочих знаний и человечности. Да и искупления базировались на мистике и на праве сильного, находящихся в тесной близости к чувству мести. Раз оно налицо, то наказанию подлежит слабейший по той лишь причине, что он есть слабейший: «Vae victis!» В свою очередь, созданное человеком по своему образу божество тоже возымело свои претензии на возмездие. Положив понятие о праве сильного в основу своего правового мировоззрения, человек испытывал страх вообще перед всеми вещами и явлениями (лес, ночь, молния, бури, звезды и т. д.), которые были для него непонятны, приписывая все это воздействию темных, а потом и высших сил. Таким образом, представление о добре и зле должно было у него отличаться большой своеобразностью. Разумеется, нашлись люди, которые сумели использовать такой взгляд на вещи и взять на себя роль представителей божества, чтобы судить людей, называя себя жрецами, королями, а потом и судьями. Большую роль сыграл фатализм, исключающий свободу воли, который мы могли видеть, например, у мусульман, между прочим, в лице их Гарун-аль-Рашида. Идея фатализма не вяжется с представлением о свободе воли, мышления и поступков, так как все заранее и неуклонно предрешено.

Я уже указывал (в «Die Zurechnungsfahigkeit des normalen Menschen»), что уголовное право может и не считаться со свободою воли. Категорический императив Канта не вяжется с ощущаемою нами свободой и ответственностью, ибо свойственно и душевно-больному чувствовать себя субъективно свободным, между тем как нормальный человек видит его неспособным. Пусть метафизика определяет вопрос о возможности безусловного предопределения (фатализм), нас это здесь не интересует. Но исходя из детерминизма, или закона причинности, которым определяются наши поступки, мы убедимся в том, что, в связи со сложностью наших мозговых функций, в большинстве случаев бессознательных, или, как мы уже определили, подсознательных, — мы будем иметь представление о наших решениях, как о свободных.