Изгнание беса (сборник) - Андрей Столяров

Итак, начался “сеанс”. Она, вероятно, оделась, взяла с собой самое необходимое и уже выходила на лестницу, когда начался “сеанс”. Надо же – как нам обоим не повезло. Я прижал пальцами теплое, чуть выгнутое запястье. Пульс был еще отчетливый – ровный и достаточно сильный. Значит, “сеанс” начался минут пятнадцать-двадцать назад. Катарина вдруг нервно вздохнула и подняла веки. Меня она, разумеется, не узнала. Что естественно: во время “сеанса” реципиент полностью отключается от внешнего мира. Упаковочка пегобтала оказалась нетронутой: десять пар глянцевых, интенсивно-желтых, продолговатых капсул. Вероятно, принять транквилизаторы она все-таки не успела. Я просунул ей сквозь напряженные губы сразу две скользких таблетки. Вот так, теперь лучше, теперь можно, по крайней мере, не опасаться за психику. Капсулы растворились мгновенно. Катарина продолжала шептать. Что-то непонятное, как будто говорила сразу на нескольких языках. Трижды, точно боялась забыть, повторила, повысив голос: “Зеркало… зеркало… зеркало…” Я даже вслушиваться не пытался. Никогда нельзя знать заранее, имеет ли передача какой-нибудь смысл. Связь с Оракулом – дело исключительно темное. Тихомиров, кстати, считает, что это вообще никакая не связь, а периодический вывод отработанной информации за пределы Зоны. Сброс мусора, очистка низовых понятийных коллекторов. Все может быть. Далеко не каждый человек способен принять передачу. Я, например, к счастью или к сожалению, не способен. А у Катарины, если считать нынешнюю, это уже четвертая. Поэтому она и не расстается с магнитофоном. Записями передач заполнены сотни километров дорогостоящей пленки. Над дешифровкой ее бьется целый исследовательский институт. И его работу на всякий случай дублируют еще два института. Только результаты у них почти нулевые – бред остается бредом: обрывки фраз, сумятица мыслей, очень редко – короткий связный абзац. Философия хаоса, как назвал это Ингвард Бьернсон. Мысли праматерии. Хотя, если по справедливости, возможно, не такой уж и бред. Технологию “вечного хлеба” выудили именно из передачи. И “напевы сирен”, снимающие шизофрению, и в конце концов “философский камень” – тоже. Правда, мы пока не очень-то представляем, зачем нам этот “камень”: неядерная трансмутация элементов – кошмар современной физики. Поймал его, кажется, еще Ян Шихуай. Он потом умер от остановки сердца во время второго “сеанса”. Тогда еще представления не имели о летаргическом воздействии передач. Реципиент обходился без пегобтала – своими слабыми силами. Сколько их отправилось в сон, из которого не возвращаются. И ведь уже догадывались подсознательно, но все равно выходили на связь. Отбою тогда не было от желающих. Романов… Альф-Гафур… Витке… Кляйнгольц… сестры Арбетнотт… Сестры Збарские… Поливановы, целой семьей, отец и два сына… Список можно было продолжить до бесконечности. Тогда казалось, что после долгих лет растерянности и непонимания возник настоящий, целенаправленный, “смысловой” диалог, что Контакт, которого столько ждали, начинает овеществляться, что еще вот-вот, еще одно усилие, один крохотный шаг – и рухнет стена молчания, упадет пелена с глаз, мы всё поймем – откроются звездные дали… Сколько надежд впоследствии оказались безнадежно разрушенными…

Пегобтал тем временем действовал. Катарина дышала хоть редко, зато уже глубоко и спокойно. Заблестели живые глаза между веками, порозовела бледная кожа на скулах. Правда, я не знал, что делать с ней дальше: идти она не могла – собрал сумочку, на всякий случай подготовил шприц для себя. Это требовалось обязательно: я мог спонтанно, вторым партнером, включиться в “сеанс”. Тогда мы вообще отсюда не выберемся. Было тихо. Звезды ледяной мелкой крошкой смотрели в окно. Жесткие серебряные их лучи очерчивали контуры зданий. Будто в обмороке, лежал на боку тонкорогий месяц. Все-таки надо было на что-то решаться. Где-то близко, по-видимому, этажом выше, еще терзали рояль. Теперь – Шопеном, “Траурный марш”, си-бемоль минор. Погребальные звуки жутковато сочетались со звездами. Я сорвался, точно подхваченный, – прыгнул через две ступеньки, через четыре, забарабанил в двери. Выглянул старик в клетчатой, мягкой домашней куртке. Развел в недоумении длинные руки:

– Оказывается, я не один тут остался…

Лицо его почему-то казалось знакомым.

– Помогите, пожалуйста, – требовательно сказал я. – Надо отвести заболевшую женщину на эвакопункт…

Старик вздернул брови:

– Соседи?

– Да, снизу…

Он замешкался, нерешительно перебирая на куртке тусклые пуговицы. За спиной его открывалась громадная, как банкетный зал, комната. Рояль в центре ее, под люстрой, казалось, еще звучал cтрунным нутром.

– Прошу вас… – через силу выдавил я. – Ей плохо… Это моя жена…

Старик сразу же заторопился.

– Конечно-конечно… – Увидев распростертую Катарину, всплеснул руками: – Что с ней?…

– Ничего страшного, просто передача “оттуда”. Врач здесь не нужен, только идите рядом… Потеряю сознание – сделаете мне инъекцию…

– Именно вам?

– Именно мне. Шприц в кармане – заряженный. Умеете обращаться?

– Безыгольный? – несколько ошеломленно спросил старик.

– Точно так: прижать, включить поршень…

– Тогда сумею.

Я осторожно снес Катарину по лестнице. Она была странно-гибкая и тяжелая, будто из пластилина. Улица встретила нас сумеречным нездоровым зноем. Неподвижность царила такая, будто все уже умерли. Только полосатый котище с мышью в зубах шарахнулся от людей в подворотню, да беспомощно, словно жалуясь, пропел в чьем-то окне будильник.

С афишной тумбы глядел на нас человек во фраке. Тот самый старик.

Теперь я его узнал.

– Вы же Хермлин… – сказал я между двумя глотками воздуха. – Точно-точно, вы давали у нас концерт на прошлой неделе. Только тогда вы были во фраке и с “бабочкой”… Боже мой, почему вы не ушли вместе со всеми?..

– Мне семьдесят лет, и я здесь родился, – сказал старик. – Был изгнан, вернулся, стал почетным гражданином города. Снова был изгнан – это уже при “Великом Корвалесе”. Опять вернулся – по приглашению демократического правительства… – Он оглядел дома, замершие в знойной ночной глухоте. – Вот как все в конце концов завершилось… Извините, не сразу сообразил, о чем вы меня просите…

– Писали что-нибудь?

– Нет, пока просто слушал. Понимаете: звук сегодня какой-то особенный…

Мы медленно продвигались по вымершей улице. Катарина, действительно, как пластилиновая, еле переставляла ноги. Иногда просто волочила ступни по асфальту, повисая на мне. Хермлин, не говоря ни слова, подхватил ее с другой стороны. Дышал со свистом. Как у ящерицы, проступила гортань на старческой тонкой шее. Чувствовалось, что каждый шаг дается ему с колоссальным трудом. Было неловко, но ничего другого я в данный момент придумать не мог. Я ведь тоже не трактор, одному мне Катарину было не дотащить. Разумеется, лучшим выходом было бы дождаться конца “сеанса”. Катарина придет в сознание, будет хоть что-то соображать. Однако передача могла длиться и два часа, и четыре, и целые сутки. Мы таким временем просто-напросто не располагали. “Предел разума”, будто меч смерти, висел над городом. Уже изогнулось в просветах крыш черное потустороннее небо, уже распускались на нем гроздьями и соцветиями тысячи ярких звезд, уже блистала, так что больно было смотреть, атомная громада солнца. Пейзаж становился контрастным, будто в открытом космосе. Страшные непрозрачные тени расчертили асфальт. Хорошо еще, Хермлин не читал закрытых материалов – из “синей папки”. Можно было сойти с ума от одного ожидания.

Я искоса посмотрел на него. И Хермлин, почуяв мой взгляд, тут же остановился.

– Пожалуйста… Отдохнем немного…

Поперек мостовой был брошен здоровенный никелированный сейф. Мы кое-как пристроили Катарину на грани, которая сияла как новенькая. Хермлин, помогая себе руками, тоже уселся. Взялся за грудь и сдавил ее, видимо, успокаивая дыхание.

– Я вам… наверное… больше мешаю… Сейчас-сейчас… Через минуту пойдем… Сердце что-то зашкаливает…

– У вас, кажется, недавно была операция?

– Два года назад…

– Что-нибудь серьезное?

– Нет, просто вшили искусственный клапан… Старый-то, знаете, чуть-чуть подтравливал…

– Вот что, – решительно сказал я. – Оставайтесь здесь, я скоро вернусь. Ничего не бойтесь, я приду с людьми, и тогда мы вас заберем. Главное, что бы ни происходило, не уходите отсюда. Мы вас обязательно заберем, я вам клянусь…

Хермлин усиленно кивал после каждого слова.

– Вам совершенно не обязательно возвращаться, – сказал он.

– За кого вы меня принимаете?

– К сожалению, за человека… Ради бога, простите! Старческое слабоумие…

Спорить и доказывать что-либо не имело смысла. Я махнул им рукой и побежал, чувствуя усиливающуюся резь в боку. У меня совсем не было сил, но я все-таки побежал. Водак нас не оставит. Он, скорее всего, уже навел порядок среди своих. Чтобы помочь, требуются еще два человека. Он же с Катариной знаком, они танцевали вместе на День независимости. Я еще тогда, как дурак, приревновал их обоих. Я оглядывался и видел сейф с приткнувшимися на нем человеческими фигурами. Катарина то и дело подныривала, будучи, видимо, не в состоянии держать спину, а похожий на кузнечика Хермлин хватал ее за плечи и не давал повалиться. Сердце у меня конвульсировало где-то под самым горлом, пот пощипывал веки, а горло свистело, будто продырявившийся насос. Хорошо, что здесь было действительно недалеко. Всего метров четыреста, практически рядом. Я найду Водака, и он даст мне людей. Все у нас будет отлично. Только – быстро, и чтобы выбраться из сектора поражения. Из того, который выделен на штабных картах ярко-малиновым цветом. И хотелось бы, разумеется, до того, как полетит железная саранча. С саранчой нам тоже сталкиваться ни к чему. Я свернул, и еще раз свернул, и выбежал наконец на главную улицу.