Елена Троянская - Маргарет Джордж

Только солдаты и любовники так любят полнолуние. Им оно может принести большую пользу.

— Много ли человек сможет участвовать в этой операции? Даже если нам удастся поджечь несколько кораблей, застав греков врасплох, потом они нас захватят, их лагерь станет для нас ловушкой, — сомневался Пандар.

— Значит, нужно послать отряд добровольцев, которые не рассчитывают вернуться назад! — фыркнул Антимах. — Они успеют причинить грекам большой урон, прежде чем погибнут! Своевременная вылазка может полностью изменить соотношение сил. Давайте соберем отважных воинов, готовых пожертвовать собой ради соплеменников. Немногие спасут многих.

— Приам никогда на это не согласится, — возразил Эзак.

— Нужно убедить Гектора, — не сдавался Антимах. — Пойдемте к нему.

— Но Приам пока еще царь. Именно он выбирает стратегию.

— Старикам лучше не заниматься стратегией. — Антимах внимательно посмотрел в лица собеседников.

— Старики понимают то, что недоступно нам. С этим нужно считаться. — Пандар отнял кубок ото рта.

Антимах пожал плечами и произнес:

— Прошу вас вспомнить в будущем, как Антимах предлагал быстрыми и решительными действиями сломить боевой дух противника. Любая другая стратегия приведет к тому, что греки будут диктовать нам свои условия ведения войны. Они получат преимущество. Вы знаете, что осадная война очень дорого обходится. Наши восточные соседи большие мастера по этой части. Они используют всевозможные устройства, тараны, стенобитные орудия для активной осады. Греки лишены этих средств. Они будут вести пассивную осаду: окружат нас и возьмут измором. Одно их присутствие здесь отпугнуло торговые суда, которые пересекают Геллеспонт, и положило конец нашей ярмарке. Вы хотите, чтобы вас победили таким тупым, бездарным способом? Потерпеть поражение от армии, которая ничего не делает, просто сидит у себя в лагере? Я говорю — давайте нападем на них, и нападем немедленно! Они струсят и уберутся восвояси.

Кружок взволнованно обсуждал слова Антимаха. В них, несомненно, присутствовал здравый смысл. По сути, они представляли собой единственно разумный стратегический план. Но Антимах не являлся верховным командующим. Им был Гектор, а Гектор, в свою очередь, подчинялся Приаму. Парис напомнил об этом.

— Гектор полагается исключительно на личную доблесть! — ответил Антимах. — А я заявляю, что таким путем войны не выигрывают. Для победы требуется план. Врага нужно перехитрить, опередить, атаковать. Обрушить всю свою силу на его слабое место — неважно, благородно это или нет. Есть люди, которые говорят, якобы подобная победа не приносит чести и славы. На это я отвечаю: вы находите много чести и славы в том, чтобы доблестно сражаться и проиграть? Воевать надо головой, а не только мечом!

— Я сейчас работаю над специальным механизмом для ворот. — Пантид наклонился к Антимаху и доверительно сообщил ему: — Как только враг сунется в ворота, механизм сработает и начнет сыпаться горячий песок.

Антимах не удержался и рассмеялся.

— Если враг доберется до ворот, поздно будет сыпать песок! Мы первыми должны добраться до него! Но все равно, Пантид, спасибо тебе за труды.

— Но это же совершенно новый, хитроумный план! — заспорил обескураженный Пантид.

— Этот план годится для робких трусов, которые жмутся за толстыми стенами. Вы подобны повозке, которую тащит пара безмозглых быков по дороге. Но что позволительно животному, лишенному разуму, то не дозволено царю и его народу…

Он оборвал свою речь и отошел прочь. За резкостью слов не укрылись боль и страх.

В этот момент подошел Гектор.

— Что происходит, мои славные воины? Я слышу спор.

Одним своим присутствием, благородным обликом он, казалось, вселил покой в растревоженные Антимахом сердца.

— Так о чем вы спорили? — настаивал Гектор.

— Ни о чем, мой господин, — ответил Пантид. — Мы просто ругали греков за то, что они распугали купцов и помешали нам этим летом провести ярмарку.

Он улыбнулся и добавил:

— Ну, не беда. В следующем году наверстаем!

Гектор улыбнулся в ответ и скрестил на груди мускулистые руки.

— Будем надеяться, Пантид, будем надеяться!

До постели мы с Парисом добрались совершенно обессиленные. Моя душа так изболелась, что и тело было словно все в синяках: я не могла шевельнуть ни рукой ни ногой. Парис лежал на спине рядом со мной, глядя в потолок.

— Наконец-то, — вздохнула я. — Наконец-то этот день закончился.

— Он никогда не закончится. Ведь Троила не вернуть. — Голос Париса был тусклым и бесцветным.

— Я имела в виду, что худшее позади… Похороны, поминальный пир. Во время пира я чувствовала, что Троил находится в зале. А ты?

— Тоже. Он действительно был с нами. И мне хотелось удержать его, сделать так, чтобы он снова обрел плоть. Это я убил его. Я не вынесу этой мысли, Елена.

— Его убил Ахилл, а не ты.

Глаза Париса наполнились слезами.

— Троил! Я помню его совсем крошкой. Это одно из моих первых воспоминаний: Гекуба держит его на руках, а он схватил ее за волосы[17].— Парис невольно улыбнулся. — И она шлепает его по ладошке. Она до сих пор терпеть не может, когда прикасаются к ее волосам.

Образ младенца, веселого и счастливого, расшевелил занозу в моем сердце.

— Парис! Если б у нас был ребенок! Мальчик, как Троил…

— Ты сошла с ума! — Парис вскочил, его голос стал жестким. — Чтобы его тоже убили? По-твоему, мы погубили мало народу? Говорю тебе, это я убил Троила. Если бы я не сделал того, что сделал… Ахилл был бы далеко отсюда.

— Мы сделали это вместе. Не ты один, а мы вместе. И потом… — Я вдруг почувствовала себя несправедливо обиженной. — Моя мать покончила с собой! Мои братья мертвы — мы не знаем отчего. Я потеряла больше, чем ты! А моя дочь, я лишилась ее…

— Мы же согласились заплатить эту цену.

— Но ты, похоже, не согласен платить!

Да, я сказала это, ибо он спокойно относился к моим потерям, но как только дошло до Троила, он возроптал.

— Мы не знаем цену заранее, мы узнаем ее постепенно… Но сейчас, в этом ужасном мире, как можно родить ребенка, даже помыслить об этом… Ах, Елена, вся душа моя изболелась!

— Я знаю. Моя тоже.

— Нам бы следовало умереть, а не им. Я бы лучше умер сам.

— Возможно, еще умрем, — ответила я, словно это могло послужить утешением.

XLIX

Мы с Геланором прохаживались вдоль бастионов и разговаривали о смерти Троила и о неутихающей скорби Париса. Радость, которая была его мировоззрением, покинула его, словно не могла существовать без Троила. Да, из всех сыновей Приама только эти двое умели светло улыбаться и весело хохотать, и Троил словно увел Париса за собой в подземное царство. Даже голос у Париса изменился так, что, если он говорил в соседней комнате, я не узнавала его. Я сказала Геланору, что больше всего Париса мучает мысль, будто Троил погиб из-за пророчества. Геланор спросил, кто еще знал о пророчестве. Я ответила, что немногие: его старались не предавать огласке. Геланор полагал, что и засада, в которую попал наш отряд на пути в Дарданию, и осведомленность греков о слабости западной стены, и убийство Троила — звенья одной цепи. Геланор склонялся к тому, что это дело рук шпионов. Но как они проникли за городскую стену?

— Кто может свободно передвигаться? Кто может присутствовать при обсуждении важнейших вопросов? Ты с кем-нибудь говорила о пророчестве, связанном с Троилом?

Я попыталась вспомнить, но мне не удалось.

— О пророчестве в семье Приама знали все, а семья у него большая. Что касается отправки отряда в Дарданию и западной стены, то об этом и вовсе знали многие горожане, — ответила я.

Мы остановились, чтобы посмотреть со стены вниз. Перед нами открывался южный склон холма, за ним — Нижний город. В ярком полуденном солнце и деревянный забор, и ров были хорошо видны. Далеко вдали голубели очертания горы Ида. Гора Ида. Энона. Я совсем забыла о ней.

— Мы должны защитить людей, — сказал Геланор. — Нельзя допустить, чтобы они гибли из-за шпиона — или шпионов. Я считал себя большим знатоком шпионского ремесла, а теперь вижу, что у меня есть соперник в лагере греков. Он бросил мне вызов. Игра идет на человеческие жизни. Нужно выиграть.

Я неохотно возвращалась во дворец, к Парису. Он целыми днями никуда не выходил, чистил доспехи, полировал щит, подгонял поножи. Однажды я застала его за отработкой удара мечом, в другой раз — за натягиванием тетивы огромного лука, с мокрым от пота лицом. Он думал только о войне, все прочее не интересовало его. Увидев меня, он смущался, но спрятать оружие было некуда, и он стоял и смотрел на меня с раздражением. Я тихо проходила мимо, чтобы не мешать ему упражняться.

Я стала избегать его и проводила много времени за ткацким станком. Работа быстро двигалась, вытканное полотнище окружало меня, и, когда я двигала челнок по основе, казалось, я сама становлюсь персонажем собственной картины. С большой тщательностью я выткала голубой шерстью Еврот, который обрамлял мое творение, как некогда — мою жизнь. Снова перед глазами стояли, как живые, лебеди и тот огромный лебедь, с которым я повстречалась в незабываемый день, гуляя с Клитемнестрой.