Терновая цепь - Кассандра Клэр

что приличнее всего сейчас сказать нечто вроде: «Ну, мне пора». Но вместо этого он произнес:

– Значит, твой план заключается в том, чтобы весь вечер сидеть дома и дуться? Вместо того чтобы пойти на праздник с друзьями?

– У меня нет друзей, – кисло ответил Алистер.

– Ты часто говоришь подобные вещи, – заметил Томас. – Наверное, тебе кажется, что, если ты повторишь это достаточное число раз, как заклинание, все станет правдой. – Он скрестил руки на широкой груди. Томас был одет в свой лучший черный пиджак, который в последнее время стал ему немного тесноват в плечах. – Если ты не поедешь, я тоже туда не пойду. Я буду сидеть дома и предаваться отчаянию, и пусть мыши обгрызают мое недвижное тело.

Алистер поморгал.

– В этом нет никакой необходимости, – пробормотал он. – У тебя нет причин не идти…

– Но я все-таки не пойду, – решительно перебил его Томас. – Я останусь дома, в отчаянии, покусанный мышами. Выбор за тобой.

Алистер поднял руку, как будто собрался возразить, но уронил ее.

– Ну хорошо. Пропади ты пропадом, Лайтвуд.

– Алистер? – донесся из гостиной слабый женский голос.

Сона; конечно, она переехала в комнаты на первом этаже, чтобы не подниматься по лестнице по несколько раз в день.

– Che khabare? Che kesi dame dar ast?

«Что случилось? Кто это стучал в дверь?»

Алистер хмуро взглянул на Томаса.

– Хорошо, – проворчал он. – Я пойду на ваш глупый бал. Но тебе придется занять мою мать, пока я одеваюсь.

Томасу еще ни разу не приходилось оставаться наедине с матерью Алистера, и он окончательно утратил присутствие духа. Возникла предательская мысль бросить все и бежать; чтобы не поддаваться искушению, он схватил корзину и пошел в гостиную.

Сона сидела на кушетке среди множества ярких разноцветных подушек – их было, наверное, штук сто. Она была одета в парчовый халат и укрыта толстым одеялом. Ее живот показался Томасу огромным, и он, не зная, куда смотреть, осторожно поставил корзину на столик рядом с кушеткой и принялся объяснять, от кого подарок и по какому поводу. Сона радостно улыбалась.

– Как замечательно, – заговорила она. – Это так любезно со стороны ваших родителей. Очень приятно, что обо мне не забывают. Какой милый подарок!

– Ghâbel nadâre, – произнес Томас.

«Не стоит благодарности». Он решил рискнуть и ответить Соне на ее родном языке. Он изучал персидский самостоятельно и помогал Джеймсу, поэтому знал, что в буквальном переводе фраза означает «Это недостойно вас», и что так принято говорить, когда преподносишь подарок. Он не был уверен, что произнес слова правильно, но точно знал, что у него покраснели уши.

Сона просияла.

– Так много молодых людей сейчас изучают персидский язык, – с довольным видом произнесла она и наклонилась вперед. – Скажите, а где мой сын? Надеюсь, он не бросил вас в вестибюле?

– Вовсе нет, – ответил Томас. – Мне удалось уговорить его поехать со мной на рождественский бал в Институте. Он отправился переодеваться.

– Вам удалось уговорить его поехать на бал, – повторила Сона таким голосом, как будто Томас сообщил, что совершил кругосветное плавание на каноэ. – Что ж, я… – Она внимательно взглянула на Томаса. – Я очень рада тому, что у Алистера появился друг, который будет заботиться о нем и его интересах, даже если он сам не заботится о себе. Не такой, как этот ahmag[45] Чарльз, – добавила Сона, обращаясь к себе самой.

Но при этом смотрела она на Томаса так, будто видела его впервые.

– Чарльз? – повторил Томас. Нет, не может быть, Сона не знает, это совершенно точно…

– Чарльз никогда не заботился об Алистере, – продолжала Сона. – Алистер заслуживает большего. Заслуживает, чтобы в его жизни был человек, который понимал бы, какой он замечательный. Который страдал бы, когда мой сын страдает, и радовался бы, когда он радуется.

– Да, – пробормотал Томас, – вы правы.

Он лихорадочно пытался сообразить, что все это означает. Неужели Сона знает, что он, Томас, хочет быть таким человеком для Алистера? Знает ли она о том, что между Алистером и Чарльзом существовали романтические отношения? Неужели она дает Алистеру и Томасу свое благословение? Или это плод его воспаленного воображения?

– Я думаю, – услышал он собственный голос, – что человек, который не дает Алистеру стать счастливым, – это он сам. Он храбр, предан друзьям, у него такое сердце… – Он понял, что краснеет. – Мне хотелось бы, чтобы Алистер сам относился к себе так, как он того заслуживает.

Сона улыбалась, разглядывая корзину с фруктами.

– Согласна с вами. В детстве Алистер был таким мягкосердечным, ласковым, чувствительным мальчиком. И только после того, как его отдали в школу…

Она смолкла – в гостиную вошел сам Алистер. Глядя на него, никто не догадался бы, что юноша одевался в спешке: на нем был безукоризненный черный костюм и белая рубашка. Алистер был, как всегда, элегантен. Черные глаза оживленно блестели. Томас мысленно сравнил изящный изгиб его шеи с крылом птицы.

– Ну хорошо, Томас, – сказал он, – если ты закончил надоедать моей матушке с фруктами, мы можем идти.

Томас ничего не ответил, Алистер подошел к матери и поцеловал ее в щеку; они обменялись несколькими фразами на персидском, но говорили слишком быстро, и Томас не понял, о чем речь. Он не вслушивался, просто разглядывал Алистера: нежного, любящего сына, которого хорошо знала Сона, но которого так редко видел Томас. Когда Алистер прощался с матерью, юноша невольно спросил себя: если Алистер так упорно скрывает от него, Томаса, эту сторону своей натуры, может быть, он вовсе не хочет, чтобы Томас знал о ее существовании?

Бальный зал превратился в сказочный зимний лес: повсюду были развешаны гирлянды из плюща и темно-зеленого остролиста с блестящими алыми ягодами, а над дверями красовались венки из омелы.

Люси это все казалось вполне уместным. В конце концов, они с Джессом впервые встретились в лесу – в лесу Брослин, в Идрисе, где фэйри устраивали хитроумные ловушки для путников и где по ночам, на покрытых мхом кочках, распускались белые цветы.

Официально бал еще не начался, и в Институте царила суматоха: слуги спешили закончить последние приготовления до прибытия гостей. Тесса решила проблему исчезнувшей рождественской елки. Она перехватила Магнуса до его отъезда в Париж и уговорила создать скульптуру в форме дерева из холодного оружия. Ствол состоял из мечей: китайских шуангоу, средневековых фальшионов, двуручных мечей и катан, скрепленных демонической проволокой. Композиция была увенчана золотой звездой, с лучей которой свисали клинки поменьше: простые ножи и индийские кинжалы, по виду напоминающие костыль, индийское оружие «баг нах», или «когти тигра», чинкуэды и джамбии,