Святилище - Кейт Мосс

Они вышли из ресторана и прошли в вестибюль. На нижней ступеньке Мередит почувствовала, как пальцы Хола сжали ее пальцы.

Молча, рука в руке, они прошли по лестнице. Мередит была совершенно спокойна, никаких нервов и колебаний. Ей не пришлось гадать, хочет ли она этого. Ей было хорошо. Им даже не пришлось обсуждать, куда пойти, оба, не сговариваясь, решили, что в комнате Мередит лучше. Лучше для них обоих, и именно сейчас.

Они дошли до площадки первого этажа, не столкнувшись ни с кем из постояльцев. Мередит повернула ключ, громко щелкнувший в тихом коридоре, и толкнула дверь. Они вошли внутрь, так и держась за руки. Полоски белого света осенней луны ложились из окна на пол. Лучи отражались и блестели на зеркале, на стекле портрета в рамке, стоявшего на столе. Анатоль и Леони Верньер и Изольда Ласкомб.

Мередит потянулась включить свет.

— Не надо, — тихо сказал Хол.

Он протянул руку и привлек ее голову к себе. Мередит вдохнула его запах, тот же, что в Ренн-ле-Шато — шерсти и мыла. Они целовались, чувствуя на губах вкус красного вина. Осторожный, нежный поцелуй, знак дружбы, перешел в иной, гораздо более настойчивый. Мередит ощутила, как уютное спокойствие уступает место желанию, как жар поднимается по телу от ступней, по бедрам, к животу, к ладоням рук и как шумит в ушах кровь.

Хол наклонился и, одним движением подхватив ее на руки, перенес на кровать. Ключ выпал из руки Мередит, тяжело стукнув о ковер.

— Какая ты легкая, — шепнул он, целуя ее в шею.

Он заботливо уложил ее и присел рядом, твердо поставив ноги на холодный пол, отстранившись в паузе, словно голливудский актер на утреннике под взглядом цензора.

— Ты… — начал он, сбился и начал заново: — Ты уверена, что хочешь…

Мередит приложила пальчик ему к губам.

— Ш-ш-ш…

Она медленно принялся расстегивать пуговицы его рубашки, потом направила его руку к себе. Приглашение и подсказка. Она слышала, как прервалось у него дыхание и как он снова глубоко задышал в осыпанной лунным серебром комнате. Сев на кровати красного дерева, поджав ноги, Мередит нагнулась, чтобы поцеловать его, черные волосы упали ей на лицо, разница в росте тотчас исчезла.

Хол боролся со своим свитером и совсем запутался в нем, когда рука Мередит пробралась ему под футболку. Оба засмеялись чуточку стесненно, а потом закончили раздеваться стоя.

Мередит совсем не стеснялась его. Все казалось совершенно естественным, все шло правильно. В Ренн-ле-Бен она словно выпала из течения времени. Как будто на несколько дней оторвалась от обыденной жизни — жизни, где обдумывают последствия своих поступков. Здесь действовали совсем другие правила.

Она сбросила последнюю одежду.

— Ух ты! — сказал Хол.

Мередит шагнула к нему, прикосновение обнаженной кожи было таким интимным, таким острым. Она ощущала, как сильно он желает ее, но он готов был ждать, подчиняясь ее желаниям.

Она взяла его за руку и потянула обратно к кровати. Откинула покрывала, и они скользнули под простыни, в хрусткое прохладное полотно, равнодушное к жару их тел. Минуту они лежали бок о бок, рука к руке, как рыцарь и его дама на каменном надгробии, потом Хол приподнялся на локте и провел ладонью по ее волосам.

Мередит глубоко вздохнула, расслабляясь под его рукой.

Теперь рука опустилась ниже, погладила плечо, впадинку на шее, скользнула по груди, сплела пальцы с ее пальцами, а его губы и язык что-то шептали ее коже.

Мередит ощутила, как желание становится все горячее, раскаляется докрасна, она могла бы проследить его течение по жилам, сквозь кости, в каждой частице тела. И когда оно стало нестерпимым, Хол приподнялся и лег между ее нагих бедер. Мередит взглянула в его голубые как лед глаза и увидела в них отражение всего возможного. Лучшего и худшего на свете.

— Уверена?

Мередит улыбнулась и протянула руку вниз, чтобы направить его. Хол бережно вошел в нее.

— Хорошо, — прошептала она.

На минуту они замерли, наслаждаясь покоем в объятиях друг друга. Потом Хол начал двигаться, сперва медленно, потом чуть настойчивее. Мередит крепко обхватила руками его спину, ее тело гудело от тока собственной крови. Она чувствовала его силу, мощь плеч и ладоней. Ее язык выстрелил ему в рот — влажный, онемевший язык.

Он дышал тяжелее, двигался жестче, желание, потребность в автоматическом движении охватили его. Мередит обнимала его все крепче, поднимаясь ему навстречу, овладевая им, так же захваченная властью мгновения. Он выкрикнул ее имя, содрогнулся, и оба замерли.

Гул у нее в голове затихал. Она снова ощутила всю тяжесть его тела, выжимающую из нее воздух, но не пошевелилась. Она погладила его густые темные волосы и притянула к себе. Миг спустя она поняла, что он молча плачет и лицо его мокро от слез.

— О, Хол, — с жалостью шепнула она.

— Расскажи мне что-нибудь о себе, — попросил он немного позже. — Ты так много знаешь обо мне, о том, что я здесь делаю, — может, даже слишком много, — а я ничего о вас не знаю, мисс Мартин.

Мередит рассмеялась:

— Как официально, мистер Лоуренс!

Она провела рукой по его груди и ниже.

Хол поймал ее пальцы.

— Я серьезно! Я даже не знаю, где ты живешь. Кто твои родители? Ну расскажи!

Мередит заплела его пальцы своими.

— Ладно. Выдаю резюме. Я выросла в Милуоки, жила там до восемнадцати лет, потом поступила в колледж в Северной Каролине. Там училась, осталась в аспирантуре, потом сменила пару преподавательских мест в других колледжах — одну в Сан-Луи, другую под Сиэтлом — и все это время искала, кто бы финансировал мою работу над биографией Дебюсси. Пару лет работала в расчете на будущее. Мои приемные родители поддержали — переехали из Милуоки в Чапел-Хилл, поближе к моему старому колледжу. В начале этого года я получила работу в частном колледже недалеко от университета Северной Каролины и, наконец, заключила договор с издательством.

— Приемные родители? — переспросил Хол.

Мередит вздохнула.

— Моя родная мать, Жанет, не могла меня растить. Мэри — ее дальняя родственница, что-то вроде многоюродной тетушки. Я часто жила у них, когда Жанет болела. Когда стало совсем плохо, перебралась к ним насовсем. Они официально удочерили меня пару лет спустя, когда моя родная мама… умерла.

Простые, тщательно подобранные слова не передавали правды о годах ночных телефонных звонков, неожиданных визитов, воплей на улице, о бремени ответственности, которую маленькая Мередит ощущала за свою ущербную и подверженную перепадам настроения мать. И деловитое перечисление фактов даже не намекало на то чувство вины, которое преследовало ее все эти годы, за то, что первой реакцией ее на известие о смерти матери было не горе, а облегчение.