Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец

из-под простыни.

— Что? А? — пугается Ривке, широко раскрывая свои большие голубые глаза.

— Ш… ш… — успокаивает он ее, улыбаясь, — я это… иди на мою постель.

— А, ты, дедушка? — спрашивает она с широким, здоровым зевком.

— Я уж спать не буду… не спится в мои годы… я приготовлю чай. Ты ведь слышала вечером, — они встанут рано; у отца есть дело в городе, а маме нужно закупить на помолвку у Пимсенгольц.

— Я, дедушка, приготовлю чай.

— Нет, Ривке… ты иди на мою постель… Можешь еще долго поспать… Ты сегодня, говорила мать, на фабрику не пойдешь… ты ей нужна будешь… выспись-таки…

— А-а! — еще громче зевает Ривке. Она уже все вспомнила.

Отец пришел вчера с радостной вестью: Бог послал ему порядочное количество старья.

Мама также принесла новость: у Пимсенгольц, для которых она закупает, будет, наконец, помолвка, хотя невеста не совсем еще довольна: ей-таки достанется, а помолвка будет.

Особенного удовольствия эта весть Ривке не обещает: она, правда, выспится, и ходить с матерью на базар, конечно, приятнее, чем работать на фабрике, но потом — таскать корзинки с яйцами и курами и, особенно, гнаться за убежавшей курицей, — занятие не из приятных.

Но ничего не поделаешь.

Она закутывается в простыню и перепрыгивает в кровать старика.

Этот прыжок опять доставляет старику удовольствие: «Вылитая старуха моя!»…

* * *

Пока старик развел огонь, пока он наколол несколько тоненьких лучинок, разложил их под плитой, обсыпал мелким каменным углем («Дорог уголь», — подумал он при этом), облил их керосином и поставил на конфорку старый, покрытый красноватой ржавчиной жестяной чайник, — Соре успела уже дать Янкеле грудь, выразив при этом желание дожить до тех пор, когда Янкеле будет читать молитву над молоком…

Бледная Ханэ тоже проснулась и села в своей кровати.

Из-за спины матери она играет со своим маленьким братишкой в «ку-ку!».

Обрамленное густыми, пепельно-серыми, растрепанными волосами, ее маленькое личико, с бледными щечками и мечтательными глазами, показывается то справа, то слева Однако, ее движения слишком медленны, улыбка на лице слишком бледна, и взгляд слишком неподвижен, чтобы игра эта могла уже рано поутру оторвать «Янкеле-обжору» (так звали его дома) от груди.

Он сильно занят: он смотрит на сестру, но ему некогда заняться ею.

Одну ручку он держит под боком, на котором он лежит на коленях матери, другой отгибает край ее открытой на груди рубахи, чтоб не падал ему в лицо, и смотрит на свою сестру спокойно и равнодушно, — она от него не уйдет…

Хаим облачился уже в талес и филактерии и молится, шагая по комнате.

Он часто останавливается, бросает взгляд на Соре, хочет ей что-то сказать, но тут же взглянет на старика и опять начинает шагать.

Старика он боится.

Старик думает, что теперь еще прежние, добрые времена, когда еврей мог помолиться, как следует, слово за словом читать по молитвеннику… Теперь на одну пару поношенных штанов семь торговцев! Он, правда, принял вчера меры предосторожности; — условился за шесть рублей без пяти копеек, оставил задатка семь злотых и двенадцать грошей… уходя дал три копейки дворнику, чтоб тот до его прихода не впустил во двор ни одного старьевщика… Однако, он неспокоен. Кто знает… пока он достанет компаньона!

Он пьет уже чай, держа стакан на ладони и дуя на него перед каждым глотком, и не знает еще, что предпринять.

Трудно достать компаньона!

К кому обратиться? к процентщику? — он с него кожу сдерет! К лавочнику? — этот последний грош у него вырвет!..

А если уж удастся достать компаньона, так ведь придется отдать ему половину барыша, хотя торговался он один.

По временам он достает у Соре несколько злотых, но сегодня — куда! еще вчера она сказала ему, что ей не хватит денег на закупки!

А, может, она все-таки поверит ему на один день из узелочка Ханэ?

Он боится, однако, сделать попытку… он уж не раз пытался и потом лишь каялся.

Он еще раз бросает взгляд на Соре, и ему кажется, что момент как раз подходящий.

Она уж положила Янкеле обратно в колыбельку. Стоя возле него, она одевается и улыбается такой доброй улыбкой, что — авось выгорит…

— Я думал ночью, — делает он попытку, — покупка очень удачная. Я, слава Богу, заработаю…

— Дай Бог, — отвечает Соре, — пусть это будет на счастье Янкеле. С тех пор, как он родился, легче подвертывается заработок…

— Я думаю, — обращается к ней Хаим с заискивающей улыбкой, — что это на счастье Ханэ. Знаешь, Соре, когда я покупал, я так думал: из прибыли нужно будет взять хоть треть для Ханэ! И вот, когда я так думал, барыня стала мягкой, как шелк, и давай сбавлять с цены один пятачок за другим.

— Тем лучше, — улыбается ему Соре, и становится, кажется ему, моложе и свежее… «Былые годы, — мелькает у него в голове, — что ж, если б лучшие времена…» Но ему некогда думать об этом…

— Итак, Ханэ — компаньонка!

— Прекрасно, чего ж лучше!

— Да, — бормочет он, — если Ханэ — компаньонка… я рассчитываю-таки на ее счастье, если компаньонка…

— Ну, так что? — спрашивает Соре, навострив уши и уставив на него глаза… «Он уж к чему-то ведет… он уж хочет чего-то», — подозрительно думает она.

— Так что? Так я хочу, чтоб она была действительной компаньонкой… чтоб она вложила в дело часть капитала.

— Что? что ты говоришь? — Соре ушам своим не верит и, не получая ответа, набрасывается на него:

— Разбойник! изверг!.. Вот отец! вот муж! Знает, что девочка так больна… что я дала обет не спекулировать ее деньгами… Это ведь ее деньги! ее кровные деньги! Корзинку иной раз понесет за мной, я иногда даю ей сколько-нибудь…

Соре успокоиться не может… Хаим хочет что-то ответить, но старик не дает:

— Молчи уж лучше, Хаим, молчи, не видишь разве, что Сореле права?.. Иди, поищи себе компаньона… не обижай людей… живи сам и дай жить другим.

Хаим молча кладет в свой мешок кусок хлеба с луковицей и уходит из дому. Старик напутствует его:

— Видал ты, как птички подбирают крошки на дворе? Крошку покрупнее берут вдвоем…

* * *

В постели старика Ривке спит не менее беспокойно, чем прежде. В молодой голове бродит мысль, не дающая крепко уснуть…

Она имела «встречу»!

Однажды под вечер, возвращаясь с фабрики, она столкнулась на тротуаре с каким-то молодым человеком. Она шла прямо, думая, что он уступит ей дорогу, но тот ни с места, — так уставился ей прямо в лицо своими весело смеющимися серыми глазами, что