Медицинские и социальные проблемы однополого влечения - Михаил Бейлькин

Снаут и Гибарян считают, что все достижения человечества выросли из чувства неполноценности; ведь в зеркало, льстящее глядящемуся в него, нужно лишь тому, кто нуждается в утешении и в самообмане. Отсюда чувство стыда перед Океаном, стоившее жизни Гибаряну и мучающее Снаута.

Но Снаут оказывается не слишком последовательным в своём унижении. Он собирается оправдаться перед космическим разумом, уговаривая Криса послать Океану мысли бодрствующего, а не спящего мозга, то есть собственную энцефалограмму, наложенную на пучок рентгеновского излучения. Кельвин сомневается в том, что такая “рентгеновская проповедь о величии человека” уместна, особенно если она исходит от него, Криса. Он винит себя в смерти жены, рассказывая об этом в следующих словах:

– Мы поссорились. Собственно… Я ей сказал, как говорят со зла… Забрал вещи и ушёл. Она дала мне понять… не сказала прямо…но если с кем-нибудь прожил годы, то это и не нужно… Я был уверен, что это только слова… что она испугается и не сделает этого… так ей и сказал. На другой день я вспомнил, что оставил в шкафу яды. Она знала о них. Они были мне нужны, я принёс их из лаборатории и объяснил ей тогда, как они действуют. Я испугался и хотел пойти к ней, но потом подумал, что это будет выглядеть так, будто я принял её слова всерьёз, и …оставил всё как было. На третий день я всё-таки пошёл, это не давало мне покоя. Но… когда я пришёл, она была уже мёртвой.

Ни один суд присяжных не обвинил бы Криса Кельвина в убийстве. Поэты, а в их числе Оскар Уайльд, прозорливее, когда речь идёт о садомазохизме:

Любимых убивают все,

Но не кричат о том.

Издёвкой, лестью, злом, добром,

Бесстыдством и стыдом,

Трус – поцелуем похитрей,

Смельчак – простым ножом.

Цепочка событий: появление в доме ядов, инструктаж жены по их применению, ссора, уход из дому вопреки угрозам Хари покончить с собой – всё это складывается в закономерность. Смерть Хари не была случайностью. Подсознательно Крис жаждал мучений жены и её смерти.

О том, что дело обстоит именно так, свидетельствует поведение Хари-3. Даже несмышлёный “гость” Сарториуса знает, как выйти из его комнаты. Не то Хари – ей надо открыть дверь наружу, но она с гигантской силой (не забудем, что она – порождение Океана!) тянет её вовнутрь, ломая сталь. Окровавленная, с разорванными кожей и мышцами, она вываливается к ногам Криса. Ещё ужаснее сцена её самоубийства с помощью жидкого кислорода.

Хари-3 не просто калечит себя и умирает; каждый раз она воскресает и регенерирует. Бесценная партнёрша для садиста! Увы, девиация Криса гораздо более тяжка, чем скрытая педофилия Гибаряна или гомосексуальность Сарториуса. И всё же он согласился участвовать в затее Снаута. О том, удался ли план умиротворения Океана мы узнаём из финала кинофильма. Вначале мы видим Кельвина, идущего с собакой к отчему дому. Его глазами мы смотрим через окно на отца, находящегося в доме, а затем выходящего навстречу сыну. Далее следует сцена, повторяющая сюжет картины Рембрандта “Возвращение блудного сына”.

Всё это вызывает лёгкую оторопь у зрителя, который понимает, что подобное возвращение невозможно (в соответствие с теорией относительности, Крис не может застать отца живым). Странным кажется сцена, когда на отца, находящегося в комнате льётся то ли вода, то ли кипяток, на что старик не обращает никакого внимания. Слишком театральной кажется коленопреклонённая поза Криса, обнимающего ноги отца: то, что приемлемо в живописи или на сцене выглядит неуместно в фильме. Но постепенно всё становится на своё место: камера отходит и мы с высоты птичьего полёта видим уменьшающихся в размерах отца, Криса, собаку, дом, островок. Наконец, остаётся бескрайний Океан. Оказывается всё это – дом, собака, Крис, его отец – созданы Океаном. Контакт с инопланетным разумом осуществился во славу человечества: Океан не только простил землянам их девиации, но и выразил это в духе библейской морали в образах, близких к живописи Рембрандта.

Обсуждение фильма Тарковского позволило участникам его просмотра обсудить ряд проблем:

– отличие девиаций от половых извращений (парафилий – перверсий);

– возможность сублимации педофильного влечения;

– степень свободы выбора в половом поведении;

– степень приемлемости отдельных видов девиантного влечения;

– возможности психотерапевтической корреляции девиантного поведения.

Разница между девиацией и парафилией стала предметом обсуждения анализа знаменитого романа Набокова “Лолита”.

Автор написал роман-исследование; он хотел честно выяснить: так ли уж преступна педофилия и нет ли ей оправдания? Способны ли педофилы, без помех удовлетворяющие свою страсть, не губить свои жертвы, а искренне любить их? Педофилия героя Гумберта Гумберта (или Г. Г.) сложилась по механизму импринтинга: мальчиком он испытал всепоглощающую любовь к своей сверстнице. Дожив до 37 лет, он встретил Лолиту. С первого взгляда, брошенного на неё, Г. Г. вспомнил свою первую любовь Аннабеллу и тут же почувствовал безудержную страсть к 12-летней девочке.

Гумберт женился на матери своей малолетней избранницы. Он разработал хитроумный, но нереалистический план, с помощью которого собирался регулярно удовлетворять свою преступную страсть. Он планировал усыплять снотворными обеих, мать и дочь, переходя из супружеской кровати в детскую. В постели с падчерицей педофил собирался ограничиваться лишь петтингом, дабы не лишать девочку невинности. Но Г. Г. сказочно везёт. Столь сложно задуманная и, конечно же, невыполнимая схема преступления, так и не понадобилась ему. Автор любезно устранил главную помеху любовных желаний своего героя, умертвив его жену в автомобильной катастрофе. Отпала и необходимость усыплять Лолиту. Набоков скроил её по особым меркам: взрослые мужчины (“старики”, в её представлении) нравятся ей гораздо больше, чем сверстники. Мало того, в десятилетнем возрасте, за два года до встречи с Г. Г., она влюбилась в педофила Клэра Куильти. Узнав стороной о своеобразном характере половых предпочтений своего избранника, девочка охотно принимала его поцелуи и ласки.

Гумберт, с его красивой артистичной внешностью, привлёк внимание девочки с момента своего появления в доме её матери. Г. Г. наивно полагал, что приёмная дочь не замечает эротического характера его ласк, которыми он доводит себя до оргазма. Между тем, девочка вовсе не считает их обычной вознёй взрослого с ребёнком. Она наслаждается ими, принимая их по всем правилам комплекса Электры – ревнивого соперничества с матерью. Речь идёт об аналоге знаменитого Эдипова комплекса; первый развивается у мальчиков, второй – у девочек:

“Вот бы мама взбесилась, если бы узнала, что мы с тобой любовники!”

“Господи, Лолита, как можно говорить такие вещи?”

“Но мы с тобой любовники, правда?”

“Никак нет. Не желаешь ли ты мне рассказать про твои маленькие проказы в лагере?”

О них Гумберт узнал уже в постели. И вновь сказочное везение: вопреки его наивной уверенности, девочка оказалась отнюдь не целомудренной!

Набокову удалось доказать, что педофил способен достичь зрелости половой психологии и полюбить по-настоящему (разумеется, такое открытие относится лишь к меньшинству представителей этой парафилии; образец подавляющего большинства – Куильти). Любовь преобразила Гумберта, преодолевшего свою педофилию: он продолжает любить повзрослевшую Лолиту, давно перешагнувшую возрастной барьер “нимфетки”. Казалось бы, Набоков написал апологию педофилии. На самом же деле, всё обстоит намного трагичнее. Ведь если сам педофил в исключительных случаях способен полюбить по-настоящему, то о его жертве такого не скажешь. Отчего это зависит?

В своих сексуальных фантазиях Гумберт любил представлять себя, то турецким султаном, ласкающим преданную ему малолетнюю рабыню, то жителем безлюдного острова, новым Робинзоном, которому судьба подарила не Пятницу, а Лолиту. С завистью вспоминает он и средние века, эпоху Возрождения, чувства Данте к своей малолетней избраннице. Действительно, поэт любил Беатриче с детства, но любовь их была платонической.

Ещё совсем недавно европейская культура была вполне терпимой к юному возрасту невесты. Казимеж Имелинский пишет: “Во Франции лишь во второй половине XIX века граница возраста, в котором девочка могла вступать в брак, была увеличена с 11 до 13 лет, а в Англии только в 1929 году был упразднён обычай, по которому 12-летняя девочка считалась способной вступить в брак”. Законодатели, поднявшие планку, определяющую возраст наступления половой зрелости женщины, поступили мудро: они защищали права детей. Ведь десяти-двенадцатилетняя невеста вступала в брак, конечно же, не по любви, а исходя из денежных, династических или иных интересов своих родителей.