Вторжение - Василий Соколов

Низко скользнувшая тень самолета прерывает его воспоминания. Стучат крупнокалиберные пулеметы. Алексей жмется к откосу. Он складывает в один узел кирзовые сапоги, пахнущую потом гимнастерку, брюки с протертыми до дыр коленями, пилотку и скручивает все это ремнем. Винтовку продевает в узел. Поднял, как бы взвешивая на руке, - тяжело, доплыву ли? Но зашел в реку не колеблясь. У берега дно илистое, вязкое. Дальше - песок. Идти бы скорее, а река все глубже, и течение относит. Надо крепче держаться на ногах и идти, идти, потому что опять раздирают небо рев моторов и надсадная стрельба пулеметов. А взглянуть кверху, осмотреться нельзя того и гляди собьют волны. И чего Днепр разгневался? Хоть бы унялся, поласковее был - ведь так много Алексей сделал для тебя, беспокойная, упрямая река! Утихни, помоги и ему, солдату, в беде. Но нет, Днепр не внемлет голосу, он сердит и хмур и, кажется, не щадит в гневе ни недругов, ни своих...

Подводная стремнина неожиданно толкнула Алексея, закружила на месте и потянула вниз, ко дну. Он хлебнул воды, ушел с головой под воду, но тотчас нащупал дно, оттолкнулся и вымахнул на поверхность. Так он делал не раз и не два. И уже не захлебывался, приноровился: вдохнет глубоко, погрузится и снова толчок кверху. И виделось ему то небо, будто опрокинутое, то кусок берега, то вновь студенистая муть воды...

Ныряя, он цеплялся пальцами ног за камни, отталкивался и был уверен, что продвигается вперед шаг за шагом, на самом же деле плотная вода удерживала его на одном месте, только относило течением. Боялся, что обессилит, и тогда прибьет его к берегу, ставшему уже вражеским; оттуда доносился частый треск автоматов.

Устал Алексей, понял, что силы покидают его, лег на спину и, отталкиваясь ногами и одной рукой, поплыл. Черт возьми, оказывается, удобнее плыть и напрасны опасения замочить одежду, винтовку. Узел висит на одной руке, хотя и тянет вниз.

Пока он плыл на спине, вода закрывала уши, брызги застилали глаза. И это хорошо. Если бы он слышал и видел происходящее вокруг, - о насколько, стало бы ему труднее! Потому что не один он, а многие переплывали через Днепр, и немецкие летчики, видя барахтающихся в воде людей, спустились низко, будто стремясь расстрелять и реку. И то, что судьба хранила Кострова, было похоже на чудо.

Уже захлебываясь, Алексей ткнулся головой в берег. Вылез из воды, присел, огляделся: над рекой кружили немецкие самолеты, и видно было, как из-под крыльев вырывались маленькие языки пламени. "Расстреливают безнаказанно, стервецы", - подумал он и подвинулся к обрыву, свисавшему над водой. И только сейчас ощутил во рту солоноватый привкус. Прикоснулся рукой к губам - кровь. "Ранен. Где это меня?" Ощупал лицо, голову, по боли не почувствовал, только из рассеченной губы сочилась кровь. "Прикусил, только и всего", - усмехнулся Алексей и еще подумал: "И у Наташи тогда губы были теплые..."

Он поспешил одеться, поднялся и, глядя в небо, где кружили вражеские самолеты, зло погрозил кулаком.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

С фронтов текли в Берлин победные сообщения.

Все глубже на восток вклинивалась германская армия, ломала, крушила русские позиции. Пронзительно-радостными вскриками фанфар был оглушен Берлин, с остроконечных кирх срывался, плыл по городским площадям и улицам колокольный гул.

Вне себя от возбуждения, Гитлер ходил по кабинету, невольно прислушиваясь к доносившимся с улицы звукам. Величавым и торжественным... Мысленно он был там, в российских просторах, в колоннах своих армий, которые добивали, по его убеждению, уже разгромленные большевистские войска.

Прошлой ночью ему приснился сон, и поскольку Адольф верил снам, то, поднявшись чуть свет, он попытался восстановить в памяти все, что ему привиделось.

...Черное поле. Дорога. Где-то бьют колокола. В ушах ломит. И слышится хор. Детские голоса тонко, заунывно поют. Потом ему видится крепость. Во мраке она кажется особенно громоздкой и тяжелой. Длинный подземный коридор. И он, Гитлер, идет по нему, гулко стуча каблуками сапог. Хлюпает вода. Она стекает с каменных стен, капает с потолка. Мокро и холодно. Но он идет. Надо скорее пройти этот длинный, мрачный свод крепости. Вдруг глаза ему слепит кровавая вспышка. Все небо кровавое. И сквозь вспышку из самого огня появляются какие-то люди. Все в белом. Тонут в бушующем огне, а ни сами, ни одежда на них не горит. Несгорающие люди. Бегут к нему. Он в ужасе. Он хочет кричать, а голоса нет... Люди в белом, как гигантские птицы, подступают отовсюду, хотят поймать его... Он силится ударить, хочет взмахнуть кулаком, но рука не поднимается, онемела. Люди в белом угрожающе подступают, кто-то сжал ему горло до хрипоты, и он... вскочил, как ошпаренный кипятком. "Бог мой! Что это и почему такой конец?" - лихорадочно подумал Гитлер, потирая лоб и пытаясь успокоиться. Но успокоение не приходило.

Услышав глухой стук в покоях Гитлера, его личный врач Морель, занимавшийся таинственными гешефтами, поспешил на помощь.

- Мой фюрер, - прошептал Морель, взяв его за обе руки, потные и холодные. - Вернитесь к прежнему образу мышления. Сны имеют свои превратности.

Гитлер встал. Состояние у него было подавленное. Чтобы взбодрить себя, принял горячую ванну. И вот теперь ходил по кабинету, ждал звонка Кейтеля.

Звонок раздался в те самые минуты, когда германские войска заняли Смоленск. Последний крупный город, стоящий на пути к Москве. Ворота к сердцу России. И фельдмаршал Кейтель не удержался - поздравил с окончательной скорой победой, потом осведомился, не желает ли фюрер принять парад войск в большевистской столице. Гитлер пообещал прибыть на парад тотчас, как только его солдаты вступят на Красную площадь.

В тот же день, 16 июля, Гитлер пригласил в замок своих приближенных.

Вилла "Орлиное гнездо" - не под стать имперской канцелярии и даже личной резиденции фюрера в Бергхофе - размещена в пещерной глубине скал. Гитлер совещался здесь только с особо доверенными лицами.

Вызванные им в тот день рейхслейтер Розенберг, рейхсминистр Ламмерс, рейхсмаршал Геринг, фельдмаршал Кейтель и Борман уже в пути испытывали напряжение. От Бергхофа асфальтированная дорога поползла в гору, мимо железобетонных казарм, в которых селились никуда не отлучавшиеся отсюда и даже не состоящие в переписке с родителями эсэсовцы из личной охраны фюрера. Тяжел был подъем в горы, настолько тяжел, что сидевшие в машинах невольно чувствовали эту тяжесть.

Дорогу теснили угрюмые громады скал. Наконец показалась ограда из грубо отесанного камня. Она опоясывала террасу и замыкалась только у железных ворот, над которыми возвышался барельеф: свирепая птица держала в когтях свастику. Но это было еще не само "Орлиное гнездо". За воротами дорога вилась все выше в гору и приводила на небольшую площадку. Тут стоял приземистый, как бы выдолбленный в скале, замок с толстыми бетонными стенами и островерхой крышей. Сразу через парадный вход попасть в замок было нельзя, и приближенные фюрера вошли в горловину туннеля, облицованного розовым гранитом. Туннель тускло освещался коваными фонарями на кронштейнах и опускался все ниже, как бы вгрызаясь в твердь скалы. Достигли грота. В гранитной стене слева виднелась дверь лифта с бронзовой решеткой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});