Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

— Да мало ли за что! За газ, за нефть, за кусок хлеба, за возможность продолжить свой род на чужой земле. Убийство давно стало профессией, причём самой востребованной, потому что смерть всегда в цене.

— Не хочу слышать об этом! Это ужасно!

— Хорошо, оставим эту тему, но учти — от того, что я не буду об этом упоминать, мир лучше не станет.

— Пусть так, но я женщина, а значит, я против смерти изначально, как женщина, как будущая мать!

— Последний, кто в меня стрелял на той войне — была женщина. Она тоже хотела любить и быть любимой, выйти замуж, родить ребёнка. Вот только ребёнок её должен был жить за счёт моего жизненного пространства.

— Прости, я что-то не поняла, как это за счёт твоего… э-э жизненного пространства?

— Всё очень просто: жизнь её будущего ребёнка в обмен на мою смерть и на смерть десятка таких же молодых солдат, каким был и я.

— Ты хочешь сказать, что ей платили за убитых солдат?

— Я не знаю. Дело даже не в этом, просто она была искренне уверена в том, что пока я стою на её земле, то для её будущего семейного счастья места нет.

— То есть, она убивала во имя будущей жизни?

— Получается, что так.

— Но это противоречит здравому смыслу!

— Как видишь, не всегда. Смерть во все века исполняла роль санитара: она убивала больных и слабых, и даже когда она косит молодых и полных энергией людей — в этом есть определённый смысл.

— Какой смысл в безвременной кончине молодой женщины, которая не успела стать матерью, а значит, не исполнила своё земное предназначенье?

— Смысл есть: убивая одних, она тем самым освобождает место под солнцем для новых поколений.

— Ты как будто оправдываешь её.

— Смерть не нуждается в одобрении или порицании. Она выше человеческих страстей. Если хочешь знать, смерть — самое неизменное и самое честное из всего того, что есть в мире. Надежда может обмануть, друг предать, богатство обернуться бедностью, а любовь — изменой и только смерть всегда остаётся тем, кем она есть на самом деле. При рождении человека она незримо стоит у постели роженицы и за мгновенье до того, как младенец издаст первый крик, тихонько шепчет в его розовое ушко: «Наступит час, и я приду за тобой»! И никогда не обманывает.

Перед самым рассветом он проснулся и долго всматривался в лицо спящей рядом с ним молодой женщины. Женщина во сне улыбалась, видимо, ей снилось что-то очень хорошее. Герман осторожно, чтобы не разбудить Василису, поднялся с постели и тихонько подошёл к окну. Квартира, которую он снимал, была маленькой, но чистой, и по-своему уютной.

Вглядываясь в предрассветный сумрак за промёрзшим окном, он вспомнил вчерашний вечер. Случай привёл его в пафосный московский клуб, потом было нечаянное знакомство с Василисой и посещение итальянского ресторана. В ресторане они стали спорить о смысле жизни и смерти и неожиданно для себя поссорились. Василиса попыталась поймать такси и уехать к себе в Кривоколенный переулок, но он поймал её и крепко прижал к груди. Она затрепыхалась в его стальных объятиях словно пойманная в силки горлица, но потом затихла и уткнулась лицом в его пальто. Потом было примирение и он повёл её дворами к себе на съёмную квартиру.

— А почему мы добираемся к тебе задворками? — несмело спросила она.

— А так короче, — честно ответил он. Ему не терпелось остаться с ней наедине. Она догадалась об этом и с удивлением поймала себя на мысли, что её это не пугает.

Потом была ночь любви — сумасшедшей любви с криками, стонами и глупыми торопливыми клятвами. Потом, обессиленные, они молча лежали на смятых простынях и Герман, не смотря на свой таинственный дар, как ни силился, не мог рассмотреть, что же творится в душе женщины, для которой он стал первым мужчиной. Её душа, подобно волшебному зеркалу, слепила его «солнечными зайчиками», не позволяя ему проникнуть в её таинственную сущность. Лишь на мгновенье ему показалось, что он увидел отраженье чьего-то лица, что-то очень знакомое промелькнуло в зеркале девичьей души и тут же затянулось пеленой тумана.

Он отвернулся от окна, и, опершись двумя руками на подоконник, с нескрываемым удовольствием смотрел на разметавшуюся на постели женщину, на подрагивающие во сне ресницы, слегка приоткрытые губы и рассыпавшиеся на подушке волосы цвета спелой ржи. Женщина, с которой свела его судьба, была необычайно красива, и Герман неожиданно для себя понял, что всё, что произошло этой ночью, не было очередным мимолётным приключением. Впервые он явственно почувствовал, что это была его женщина. Захотелось сделать что-то безумное, но удивительно хорошее, чтобы, проснувшись, она от удивления ахнула, и, как маленькая девочка захлопала в ладоши.

— Может, купить целую охапку роз и усыпать ими постель? — гадал Герман. — Нет, не то! Как-то напыщенно и в то же время банально. Что может обрадовать женщину хмурым осенним утром? Наверное, воспоминания о тёплом и солнечном лете. Пусть будет так: она проснётся, а рядом с ней большая ваза спелого винограда, у которого в каждой ягодке по капельке солнца и большие краснобокие, пахнущие летом яблоки! Она обрадуется, как ребёнок, и, ухватив виноградную кисть, будет губами отрывать виноградинки прямо в постели.

Он улыбнулся, представив себе эту картину, после чего, прихватив одежду, на цыпочках ушёл в ванную комнату, где тщательно побрился и умылся холодной водой. Одевшись, Герман бесшумно выскользнул из квартиры.

На улице он сунул руку в карман пальто и вынул целую горсть мятых купюр. Денег даже после вчерашнего загула оставалось ещё много и он, поймав утомлённого ночной сменой «бомбилу», поехал в другой район, где среди серых девятиэтажных домов притаился неприметный магазинчик, владелец которого, дородный армянин, круглый год торговал свежими фруктами. Можно было и не ездить так далеко, а пройтись до ближайшего ночного супермаркета и купить всё, что нужно, но Герман не хотел покупать картинно-красивые, но безвкусные яблоки и красиво упакованный, но недозревший и оттого кислый виноград.

Утро уже вступило в свои права, и сквозь серые рваные облака, как последняя надежда, временами пробивалось солнце. Он успел к самому открытию магазина, поэтому фрукты купил именно такие, какие представлял: большие, пахнущие летом красные яблоки и огромную виноградную кисть, в которой каждая ягодка светилась янтарём. Продавец, цокая от удовольствия языком и не прекращая расхваливать товар, аккуратно сложил яблоки на дно картонного пакета, а завёрнутую в целлофан тяжёлую виноградную кисть осторожно положил сверху.

Прижимая довольно объёмистый пакет к груди, он уже мысленно предвкушал радость от общения с любимой женщиной, когда на выходе из магазина нос к носу столкнулся с дворником. Они узнали друг друга сразу, и какое-то время стояли молча.

— А ведь ты, мужик, меня узнал. — ледяным голосом произнёс Герман, с тоской чувствуя, как хорошее настроение растаяло, как утренний туман.

«Ах, как некстати! — мелькнула мысль. — Придётся «валить» алкаша! Иначе нельзя, отпусти его я сейчас, так он тут же в «ментовку» побежит и «…здравствуй, зона! Прощай, родимый дом»! Ах, как не вовремя!»

Крутояров побледнел, выронил от неожиданности метлу и попятился.

— Иди сюда! — хриплым, не своим голосом потребовал Герман, отчётливо чувствуя во рту внезапно появившийся металлический привкус.

— Не-а! — еле слышно прошептал перепуганный дворник, продолжая пятиться.

Вдруг неизвестно откуда появилась молодая, хорошо одетая девица, которая, как базарная торговка упёрлась руками в бока и нараспев по-блатному произнесла: «Это шо тут за базар? Костя, я не поняла, это шо за фраер и какие у тебя с ним тёрки»?

Контраст между внешностью юной дамы и её провинциальным говором был настолько резким, что Герман не выдержал и улыбнулся, но тут же согнал улыбку с лица, отметив про себя, что «валить» теперь придётся ещё и эту разбитную деваху. Не оставлять же в живых случайного свидетеля, тем более по всему видно, что краля алкашу не чужая.

Две смерти в обмен на одну счастливую семейную жизнь. Ах, как некстати!

У девушки под пальто угадывалась большая грудь, поэтому он ударил её ножом под левую лопатку, спокойно, без замаха. Со стороны могло показаться, что он обнял девушку и тут же отстранился. Отработанным движением Герман вытер клинок «Смерша» о кашемировое пальто жертвы, потом буднично поправил пакет с фруктами и двинулся на дворника.

Дальше произошло то, чего он никак не ожидал: парализованный страхом дворник, как заворожённый, проследил взглядом за падением женщины на чисто выметенный им асфальт, потом, как безумный, заорал что-то нечленораздельное и с голыми руками бросился на вооружённого ножом Германа.

Давным-давно в одной «закрытой» армейской «учебке», где Варана и ещё два десятка таких же молодых солдат учили профессиональным тайнам диверсионной работы, опытный инструктор говорил, что ни в коем случае нельзя недооценивать противника. Даже загнанный в угол небольшой зверёк отважно прыгает на человека, а уж сам человек в критической ситуации способен на такие поступки, которые даже он сам от себя не ожидает. Герман забыл об этом. Расслабился среди сытной и спокойной гражданской жизни, и забыл. Поэтому он очень удивился, когда оказался спиной на асфальте, а на горле почувствовал цепкие руки дворника. Ещё не осознавая опасности в полной мере, он ударил ножом нападавшего в левый бок, но тот, словно не чувствуя ранения, продолжал сжимать ему горло. Тогда он ударил ещё, потом ещё и ещё раз. Кровь уже пропитала оранжевый рабочий жилет, однако хватка хлипкого на вид алкаша не ослабевала, а воздуху в лёгких оставалось всё меньше и меньше. Он попытался ударить противника в сонную артерию, но не смог. Сил уже не было, сознание угасало. За мгновенье до того, как сознание померкло, Герман вдруг понял, чьё лицо ему привиделось ночью, когда он пытался проникнуть в тайники души любимой женщины: это был он сам. В душе и теле Василисы уже жил, ещё не рождённый его будущий сын!