В исключительных обстоятельствах - Виктор Пронин

— Я сам приду.

— Ну уж нет, я не полезу.

— Подумай. Я схожу, отдам образцы, а ты подумай.

— Уйдешь?

— Вернусь, вместе додумывать будем. Дума-то у нас нелегкая.

— Я тебе не верю!

— Ну, Юра, — улыбнулся Сизов. — Как я могу не прийти? Ты же обещал поделиться.

— Не верю.

— А ты поверь. Легче, когда веришь-то.

— Ну давай, — отрешенно сказал Красюк. — До вечера подожду.

Чумбока стоял безучастный, то ли не понимал, о чем речь, то ли делал вид, что не понимает.

 

По мере того как приближались крайние дома поселка, Сизова все больше охватывали волнение и непонятная тревога. Редкие прохожие с интересом посматривали на него и на шагавшего рядом Чумбоку, но всеобщего внимания, чего больше всего опасался Сизов, не было. Что из того, что черны и оборваны, — люди ведь из тайги пришли. Если сами пришли, значит, все в порядке, бывает хуже.

Татьяна, вдова Саши Ивакина, жила в двухквартирном домике, четвертом от коновязи — шершавого, изгрызенного лошадьми бревна, лежавшего на низких стойках чуть ли не посередине улицы. К этой коновязи когда-то они, возвращаясь из экспедиций, привязывали лошадей и шли к нему, к Саше, пить чай, отмываться и отогреваться. Каждый раз Сизов отнекивался, и каждый раз Саша настаивал, уводил его к себе домой. Жалел одинокого и бездомного.

У коновязи Сизов попрощался с Чумбокой.

— Куда потом иди? — Чумбока смотрел внимательно, словно все знал про него и теперь интересовался только тем, как и что он ответит.

— Потом вернусь к Красюку, попробую разъяснить ему, как жить дальше. А потом надо к властям явиться.

— Разъясни, разъясни, — закивал Чумбока. — Медведь тайга живи, сохатый тайга живи. Человек один тайга совсем пропади.

Он дернул плечом, поправляя ремень винтовки, и, не оглядываясь, пошел по пустынной улице вдоль редкого ряда домов.

Сизов машинально тронул шелушившееся занозами бревно и отдернул руку, словно прикоснулся к горячему. Это мимолетное касание, как ударило — всколыхнуло боль воспоминаний. Он попытался представить, как встретит его Татьяна, но ничего не представилось: то ли воображения не хватило, то ли мысль сама уходила от этих слишком тревожных картин. Если бы мог что-то сделать для Татьяны, для маленького Саши Ивакина, он давно бы уже сделал... И вдруг пришло в голову, что тайной пружиной, толкнувшей его на побег вместе с Красюком, было не одно только желание взглянуть на гору, с которой упал Саша, не простое намерение отыскать Сашину мечту — касситерит, а именно, то, что он делает теперь, — принести руду Татьяне и тем хоть чуточку смягчить свою вину перед ней.

Медленно, или ему только казалось, что медленно, прошел Сизов мимо первого за коновязью дома, мимо второго. Возле третьего остановился и отдышался, словно шел с грузом в гору.

Из окошка удивленно и испуганно таращились на него мальчик и девочка. Боясь, что они позовут к окну кого-то из взрослых, Сизов быстро прошел к следующему крыльцу, вытер ноги о кирпичи, положенные у, порога, поднялся по чисто вымытым ступеням, взялся за скобку и... замер. На широком перильце возле стены поблескивал небольшой кусочек касситерита. Сизов взял его, повертел перед глазами. Мысли завертелись в суматошном танце. Подумалось вдруг, что это он сам обронил. Но как он мог обронить, когда еще не входил?

Со смятением в душе Сизов открыл дверь, вошел в небольшие сенцы, увидел хозяйственный ящик, ведра с водой, накрытые фанерками, рукомойник. Все было знакомо, словно он только вчера заходил сюда.

И вдруг ему почудилось, что за ним подсматривают. Нервно оглянулся, увидел глаза, высвеченные пробившимся в оконце косым лучом солнца. Озноб прошел по спине, так эти глаза были неожиданны в сумраке сеней. Не вдруг понял, что это фотография и что изображена ней Саша Ивакин, непривычно печальный. Сизов вспомнил, как Татьяна фотографировала их перед выходом в тот роковой маршрут, фотографировала долго, одну за другой меняя кассеты с пластинками в ящичке — «Фотокоре». Присмотревшись, он увидел на стене и другие фотографии, увидел и себя, согнувшегося под тяжестью мешка, улыбавшегося, и подивился тому, что Татьяна не выбросила эти портреты виновника гибели ее мужа.

Со страхом и тревогой Сизов постучал. Но дверь, ведущая в квартиру, была обита войлоком, и стука не получилось. Тогда он вошел без стука. И сразу услышал детский плач. Выглянула Татьяна, растрепанная, в распахнутой халатике, какой Сизов ее никогда и не видел, поглядела на него, не узнавая, и снова скрылась, зашептала кому-то:

— Вставай, там кто-то пришел.

Такого Сизов не ожидал. Чего угодно, только не этого. Чтобы Татьяна, единственная женщина, на которую он молился, так скоро забыла мужа?! Хотел повернуться и уйти, да ноги не слушались. В глубине квартиры кто-то кашлянул, хрипло, спросонья, и зашлепал босыми ногами по полу. Сизов оторопело смотрел на вышедшего к нему человека и ничего не понимал. Ему вдруг подумалось, что это сон. Бывало так у него, сколько раз бывало: снилось несусветное, страшное, он знал, что это всего лишь сон, старался проснуться и не мог.

— Валентин? — осторожно спросил человек голосом Саши Ивакина. Повернулся, крикнул обрадованно: — Таня! Так это же Валентин!

Сизов обессиленно сел на что-то стоявшее у порога.

— Как же это? — бормотал он. — Как же?

— Чего стоишь, проходи.

— Саша?

— Саша, Саша! Да проходи в комнату. Хотя нет, сначала мыться, переодеваться, как полагается.

— Но я ведь...

— Знаю, все знаю. Подробности потом.

Только тут до Сизова как следует дошло: точно, Саша Ивакин, живой и здоровый. Это было его неизменным правилом: первое, что должен сделать человек, вернувшийся из тайги, — помыться и переодеться. После этого он может поздороваться.

Сизов мылся во дворе, раздевшись до пояса, и все поглядывал на Сашу, поливавшего ему прямо из ведра. Он словно бы вырос за это время, а может, только похудел и потому вытянулся. Все те же темные глаза, все тот же мягкий взгляд. Все так же чисто выбритое лицо. Только шрам новый, большой, беловатый, перекинувшийся со лба на скулу.

— Как же ты?

— Мойся знай. Потом поговорим.

Он вынес Сизову пару нижнего белья, тонкий свитерок, свой праздничный костюм. С интересом повертел в руках вдрызг разбитые чуни, потрогал пальцем стершийся до корда автомобильный протектор на подошве и вдруг, размахнувшись, забросил их за забор.

— Казенное имущество-то, — сказал Сизов.

— Ничего, отчитаемся.

Когда Сизов оделся, Саша осмотрел его со всех сторон, взял за руку, как маленького, повел в дом. Там уже был накрыт стол, шкворчала яичница на сковороде, грудой лежали в миске куски мяса, стояли соленья, варенья, всякая таежная снедь.