Знак Дракона (сборник) - Сергей Казменко

Собственно, то, что я увидел, не было самим онгерритом. Это не было даже частью его тела, если рассматривать тело как нечто цельное и более или менее стабильное. Это были, скорее, выделения этого тела, непрерывно им же поглощаемые. Издали Страж походит на скопление воздушных корней пандриаса с Тсасуры-16 — ассоциация сама по себе не слишком приятная. С потолка тоннеля, полностью перекрывая проход, свешиваются многочисленные нити — часто тонкие, как паутина, но иногда толщиной в несколько миллиметров. Подойдя ближе, видишь, что это даже не нити, а струи какого-то вязкого вещества с разнообразными включениями, медленно текущие — иногда сверху вниз, но чаще, как ни странно, снизу вверх. Иногда эти струи обрываются и падают в студенистую лужу на полу тоннеля, иногда отклоняются в сторону, как от порыва ветра, но совершенно не синхронно, вне всякой связи с соседними струями, временами даже задевая и отклоняя их тоже, но никогда не смешиваясь. Издали они кажутся бесцветными, но при ближайшем рассмотрении видно, что внутри, за матовой их оболочкой, там, где она почему-либо истончилась, они переливаются всеми цветами радуги. Можно часами стоять и смотреть, как текут эти струи, и не понять, откуда же они берутся и куда деваются, потому что сам Страж прячется обычно в боковой нише, лишь несколькими тонкими — не больше сантиметра — сифонами связанный с перекрываемым им тоннелем. И трудно поверить в то, что весь этот поток слизи в сотню, а иногда и в две-три сотни литров в минуту производится и, соответственно, поглощается небольшим существом с массой не превышающей обычно двадцати килограммов.

— Познакомьтесь, инспектор, — сказала Гладис, не оборачиваясь. — Это Страж Первой камеры, — и она, ни на мгновение ни останавливаясь, пошла вперёд, ступая прямо по студенистой луже слизи, разлившейся по полу тоннеля. Струи, стекавшие с потолка, тут же облепили её с ног до головы, но она шла, как бы ничего не замечая, и мне не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней. Идти так пришлось шагов двадцать, причём под конец я шёл совершенно вслепую, потому что слизь залила светофильтр шлема. Спускаясь сюда, я знал, что мне предстоит, знал, что такое Страж и как он действует, но знание это нисколько не улучшило впечатления от первого знакомства.

На другом конце заграждения Стража мы пару минут простояли, ожидая, пока слизь, как и положено, сползёт с нашей формы, не оставив на ней никаких видимых следов. Собравшись в комки у наших ног, слизь эта, теперь приобретшая вдруг грязно-зелёный цвет, на какое-то мгновение замерла в неподвижности, а потом как по единой команде двинулась в сторону пройденной нами лужи на полу тоннеля. Тонкие нити, которыми онгеррит подтягивал к себе комки слизи, видны не были. Я был готов к тому, что нам предстояло, но при виде этих движущихся как бы по собственной воле комков вдруг почувствовал тошноту и отвернулся. Всё-таки атавистические рефлексы и представления слишком глубоко коренятся в человеке, и нужна длительная тренировка, чтобы избавится хотя бы от части из них.

— Ну как? — спросила Гладис. — Вы довольны своим новым знакомством, инспектор?

— Знакомством? Я как-то не воспринял это за знакомство.

Зато Страж воспринял это именно так. Можете быть уверены — теперь он отличит вас от любого другого человека, какой бы скафандр вы ни надели, — она двинулась дальше, и мы с Сухаревым пошли следом.

Что ж, так или иначе, знакомство состоялось. И ещё неизвестно, кому из нас двоих оно пришлось меньше по вкусу. Хотя про себя я должен был честно отметить, что не встречался ещё с существом, столь же отталкивающим и чуждым человеку — именно физиологически отталкивающим и чуждым — как Страж. И тем не менее я умом своим вполне понимал Рыбникова — того самого, о котором говорила вчера Берта — который в своей монографии об онгерритах назвал Стражей самыми прекрасными существами в Галактике. Если отталкиваться от того, что прекрасное есть совершенство, есть высшая степень целесообразности, то с Рыбниковым трудно было не согласиться. Стражи были самыми совершенными из встреченных человеком химических анализаторов, обладающими, видимо, предельно возможной чувствительностью — в анализируемом им образце они способны выделить каждую отдельную молекулу на поверхности без её разрушения. Кое-кто из исследователей полагал даже, что они каким-то образом умудряются анализировать и молекулы в глубине образца, но механизм этого явления был пока что не установлен.

Широкий тоннель тянулся около двухсот метров, пока не упёрся в стену с десятком примерно узких проходов на разных уровнях, не во все из которых мыслимо было протиснуться.

— Приготовьте свой распылитель, — сказала Гладис, направляясь далеко не к самому широкому проходу.

Я нащупал на поясе флакон, посмотрел на неё и тоже взял его в руку, положив большой палец на клапан. Потом спросил:

— А почему именно этот проход?

— Единственный, где мы не застрянем, — ответила она.

На первый взгляд утверждение это звучало сомнительно, но она каким-то образом протиснулась в отверстие, лишь слегка пригнувшись и наклонившись вправо, и я полез следом. Это оказалось легче, чем думалось вначале, потому что отполированные стенки не препятствовали движению, а клейкие подошвы ботинок создавали достаточный упор. Даже Сухарев с его габаритами умудрился не отстать ни на шаг и дважды налетал мне на спину на первых метрах прохода. Через какое-то время, после десятка, наверное, поворотов, когда я уже полностью потерял ориентировку, впереди показался свет, и вскоре мы вошли, наконец, в Первую камеру.

Если бы не светильник, установленный полтора года назад, когда началось регулярное снабжение онгерритов бета-треоном, зал, открывшийся перед нами, потерялся бы в темноте, рассеять которую наши фонари оказались бы бессильны. Я не раз видел проекции этих пещерных красот, знал, что следующие камеры — Вторая и Четвёртая — гораздо больше и величественней, а Третья камера, где обитал сам Великий Каланд, лишь немногим уступает этой, но всё равно, оказавшись в этом зале, поразился его величине. Наверное, причина лежала в контрасте между теснотой только что пройденного прохода и размерами открывшейся впереди пустоты. До противоположной стены было не менее трёх сотен метров, а своды зала уходили вверх не меньше, чем на сотню. Как и все у онгерритов, они были гладко, до блеска отполированы, и на этом блестящем, почти зеркальном фоне чёрными точками — как звёзды на негативе звёздного неба — выделялись многочисленные отверстия, подобные тому, через которое мы проникли в зал.

И кругом были онгерриты. Сотни онгерритов. Тысячи. Белыми воскообразными наплывами они покрывали стены зала и его потолок, тонкими студенистыми струями вытекали из некоторых отверстий и опускались на пол, расплываясь там гигантскими амёбами, копошились у чаши источника, расположенной в центре. Каждый из них передвигался сам по себе, вне, казалось бы, какой то связи с остальными, но, окинув камеру взглядом, можно было заметить, что все их движения подчиняются единому замедленному ритму, то усиливаясь, то затухая с периодом в два-три десятка секунд. На первый взгляд вся эта картина не рождала никаких ассоциаций, но через несколько секунд я почему-то снова, как и рядом со Стражем почувствовал тошноту и сделал несколько судорожных глотков. Нет, неожиданно для себя я понял, что ассоциации неожиданно возникали в сознании, несмотря на всю внешнюю непохожесть наблюдаемых картин. Я вдруг почувствовал, что то, что я вижу, так же чуждо мне и отвратительно, как Мёртвые поля в Белом лесу Аттона. Или даже ещё более чуждо и отвратительно. Но какого-либо вмешательства в своё сознание со стороны я при этом не ощущал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});