«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

плеч погрузиться в ядовитое, жгучее облако — это было равносильно смерти.

Он задернул штору в надежде хоть сколько-нибудь задержать движение газа, отошел к столу и, опустившись в бессилии на табурет, сидел так некоторое время, не отрывая глаз от темных складок материи, из-за которых скоро должна была появиться отравленная волна.

Что делать? И как это случилось? Служитель ли по нечаянности или из любопытства отвернул кран баллона или газ сам прорвался через неплотный затвор? И почему оказалась открытой дверь внизу? Неужели он сам забыл ее захлопнуть за собой? Но это все не то. Сейчас главное — что делать. Неужели конец… сегодня… в этом каменном мешке?

Собачонка внизу взвизгнула еще раз отчаянным голосом и замолкла.

Страшным усилием воли Штеккер взял себя в руки. Надо спокойно обсудить положение и поискать пути к спасению. Из комнаты выхода нет. Телефон? Он внизу, чтобы добраться до него, надо прорваться через узкую дыру, закупоренную газом… Долбить стену? На столе лежал маленький молоток с заостренным концом. Сколько же времени потребуется, чтобы пробить таким оружием кирпичную кладку? Часа три-четыре? Он взял молоток и ударил им по стене. Посыпались мелкие осколки штукатурки, известковая пыль. После нескольких минут обнажился кирпич, от которого самые сильные удары отбивали лишь незначительные обломки. Штеккер оглянулся назад: багровый туман выползал из-за складок шторы и змеился струйками у порога.

Он почувствовал, как давящий ком подкатил к горлу и захватил дыхание… Короткое рыдание вырвалось из груди надорванным звуком, в котором он не узнавал своего голоса. Все тело вдруг покрылось холодной испариной. Он машинально вытер платком лоб и продолжал смотреть на струйки тяжелого газа, расползавшиеся по направлению к его ногам. Еще минута, и стоять на этих холодных плитах будет немыслимо.

В это мгновение странный звук привлек его внимание. В дальнем углу копошились две темные фигуры. Это были крысы, выгнанные газом из подполья, — те самые, которым впоследствии, вероятно, было бы суждено также попасть под колокол в большой лаборатории. Животные метались по комнате, попадая временами в дрожащие бурые клочья и каждый раз вскрикивая от боли. Вдруг обе они, словно сговорившись, прыгнули к длинному столу, стоявшему вдоль стены, и вскарабкались на его гладкую поверхность.

Штеккер окинул взглядом пол — газ лизал уже подошвы его ботинок. Непроизвольным движением бросило и его туда, где жались в углу напуганные зверьки. Он вскочил на верхнюю доску стола и встал, прислонившись к стене, бледный, растрепанный, страшный, с блуждающими глазами, сжимая в руке рукоятку молотка. Что же дальше? Бороться против неизбежности или… Так просто было положить конец всему: броситься вниз и вдохнуть раз этот тошнотворный студень…

Нет, это всегда успеется… Выбрав место на высоте груди, он придвинулся к стене и стал ожесточенно долбить ее молотком. Снова посыпалась штукатурка, обломки кирпича, белая пыль. Он работал с исступлением, не останавливаясь ни минуты, обливаясь потом. И работа принесла успокоение. Не то чтобы родилась надежда, а просто он всем существом ушел в эти лихорадочные удары. Надо проломить только небольшое отверстие, позвать на помощь, увидеть людей.

Он взглянул еще раз назад. Газ поднимался уже до половины высоты стола, а выбоина в кирпиче была глубиной не больше кулака. Штеккер вздохнул всей грудью; голова закружилась от приторного противного запаха. Какое безумие! Надо было начать работу гораздо выше, как можно выше, чтобы газ не успел подняться к ногам. Взгляд его снова упал на табурет, стоявший шагах в трех от стола. Как мог он допустить такую ошибку? Ведь через полчаса на столе уже нельзя будет стоять.

Несколько секунд он простоял в нерешительности, потом вдруг положил молоток у стены, застегнул почему-то наглухо пиджак, стиснул зубы и прыгнул вниз… Жгучая нестерпимая боль охватила ноги до колен. Он испустил звук, похожий на рычание, и сделал шаг вперед. Судорожным движением схватил он табурет и бросил его на стол. В глазах темнело, ноги горели невыносимо. Шатаясь, как пьяный, шагнул он назад к столу, почти упал на его край и со страшным напряжением втащил на доску вдруг осевшее, расхлябанное туловище.

Минут пять лежал он на столе, корчась от боли, и плакал бессильными, холодными слезами. Потом боль несколько улеглась и вместе с тем началась снова работа мысли. Он всмотрелся пристально в колеблющееся красное море: оно колыхалось почти на том же уровне, по-видимому, скорость движения его убывала. Или это только показалось? Он посмотрел на часы, было четверть двенадцатого, но он не знал, когда началась катастрофа. Во всяком случае, впереди была еще вся ночь — помощь придет не раньше утра, если до тех пор он останется жив.

С трудом ступая на обожженные ноги, он дотащился до табурета и передвинул его в угол стены, чтобы дать больше устойчивости телу. Затем, чуть не плача от боли, вскарабкался на шаткую деревянную площадку и встал на ноги. Он вспомнил вдруг свою недавнюю жертву, как она спасалась на колодку, предусмотрительно поставленную посреди резервуара. Ему почудилось что-то странное в этом сопоставлении, какая-то дьявольская насмешка судьбы. Но еще раз взял он себя в руки и отбросил назойливые мысли. Сейчас надо думать об одном и даже не думать, а только делать — долбить, долбить, пока еще могут пальцы держать молоток.

И он принялся в третий раз за свою работу, выбрав место в стене недалеко от угла. Он весь как-то сжался, стиснул зубы и, не оглядываясь назад, наносил удары. Они падали один за другим частые, гулкие, упорные, под ними сыпалась белая и красная пыль, и отчетливо слышно было ее шуршание в напряженной тишине, становившейся с каждой минутой непереносимее. Он бил по стене с остервенением, шепча проклятия сквозь стиснутые зубы, борясь гулом ударов с пугающим молчанием. Он уже потерял сознание времени в этом неустанном напряжении, когда снова шум под ногами заставил его взглянуть вниз.

Это крысы бегали от угла к табурету. Газ поднялся до уровня стола и, обжигая их, полз клочьями по его поверхности.

Штеккер опустил руки и только теперь почувствовал, насколько он утомлен и разбит этой лихорадочной работой. Все тело было в поту, мокрые волосы падали на глаза, пальцы дрожали от напряжения и еле держали молоток. Сердце стучало больными толчками, легким не хватало воздуху. Он машинально следил глазами за суетой загнанных животных и вдруг вздрогнул. Крысы остановились у табурета и, подгоняемые болью, начали карабкаться по деревянным ножкам. Еще секунда, и одна из них, цепляясь за костюм, стала взбираться по ногам, по туловищу…

Штеккер закричал от страха