Проклятие Индигирки - Игорь Ковлер

– Ю-роч-ка! – раскатисто расхохоталась Барятинская, ее мощная грудь заколыхалась под бордовым платьем. – Я столько своей плотью расплачивалась за народное счастье, что совесть моя совершенно спокойна, когда изможденная плоть пожирает дефицит и запивает хорошим коньяком. Вы дефицит ликвидируйте, а потом попрекайте куском хлеба одинокую женщину. Мне что, вешаться прикажешь, если кому-то чего-то не хватает? Один черт – всем не хватит.

– Не по-интеллигентски рассуждаешь. – Любимцев подцепил вилкой пельмень, отправив его в рот. – Интеллигент за чужое страдание должен в гущу погибающих со стыда броситься.

– Пустое… – Барятинская постучала мундштуком папиросы по коробке «Казбека». – Ты столько лет во власти просидел, что от жизни отстал – никто сегодня ни за какой народ никуда не бросится. Вот ради выгоды своей – куда угодно.

– Интллигент длжен быть в оппзиции, – глотая гласные, мотнул головой Перелыгин.

Все заметили, что он слегка перебрал. Галина предложила пойти лечь, но Тамара решительно засобиралась. Градов вызвался проводить и тоже стал одеваться.

– А давай, пресса, на ход ноги. – Любимцев обнял Перелыгина за шею. – Не слушай, будто русская душа – сплошные страдания. Не верь! Наша душа – потемки, не знаешь, что из той темноты вылезет. – Он помолчал и добавил многозначительно, погрозив пальцем: – Но страдания там есть.

Они дошли до дома и остановились. Напротив, сквозь белесый туман, светились окна ресторана и гостиницы, которая, словно корабль, уплывала в туман, оставляя их в пустоте другого времени, когда никакого Городка не было, а стояли палатки да наспех сколоченные балки. Из печных труб в такое же черное небо столбом поднимались светлые дымы, у железных печек грелись люди, и, возможно, их глазам открывались картины будущего, потому что человек не может не думать о будущем, даже если раскаленная печь едва согревает палатку и ночью волосы примерзают к стенке. Глядя на покрасневший металл, они, наверно, думали, удастся ли дожить до тепла, отыскать золото, построить несколько бараков и сесть за общий стол, а не толкаться в новогоднюю ночь у печи. Посматривая на часы и держа кружки со спиртом, хором отсчитывали удары далеких курантов. Кто помнит сегодня, что была та новогодняя ночь и были те люди вокруг раскаленной печки? А они были.

В доме Перелыгина тоже светились окна, в них цветными всполохами пульсировали елочные гирлянды. Голова у Перелыгина прояснилась. Градов предложил зайти к нему, выпить по маленькой.

– Ступайте, – устало махнула рукой Тамара. – А я валюсь с ног. – Забрав ключи, она направилась к подъезду.

– Любят тебя бабы, – сказал Градов, когда они устроились за столом, где уже стояла бутылка коньяка и ваза с апельсинами. – Знаешь, почему? – Он принес с кухни мороженую бруснику. – Ты с ними хорошо обращаешься, женщины многое могут простить, кроме плохого обращения.

– Сам же и страдаю, – пожал плечами Перелыгин, пододвинув к себе пиалу с брусникой. – Им начинает не то казаться.

– А у них готовность к любви выше, женщина хочет любить мужиков больше, чем может. Это нам подавай одну, и мы ее любим, даже если она того не заслуживает. Хотя бы и временно.

– Что-то тебя на любовную лирику потянуло? – Перелыгин подлил себе кофе.

– Потянуло, дружище, потянуло. – Градов говорил медленно, нащупывая верные слова, интонацию. – Ты сумеешь меня понять.

– Короче, Олег. Ты не Гоголь, не тяни.

– Не торопи, мне надо, чтобы ты как следует, правильно все уяснил.

Перелыгина насторожила его нерешительность.

– Налей-ка, – попросил Градов. – Выпьем, Егор, чтобы мы друг друга поняли. Очень важно, чтобы мы друг друга поняли.

– Ты говоришь загадками, не знаю, что и думать, – улыбнулся Перелыгин, но улыбка получилась натянутой, тревожной.

– Скажи… – Градов нахмурился. – Ты собираешься жениться на Тамаре?

Перелыгин растерянно посмотрел, соображая, что тот задумал и к чему такой разговор? «Может, Тамара попросила? – мелькнула мысль, но он тут же отбросил внезапное подозрение. – Не может быть!» Надо как-то прекратить разговор, дать Градову понять, чтобы не лез не в свое дело, но что-то удержало его – Градов спрашивал не из простого любопытства.

– Не знаю. – Перелыгин медленно достал из кармана пачку «Мальборо». – Иногда кажется, что готов, а потом останавливаюсь. Слишком круто все переиначить пришлось бы, всеми планами пожертвовать. Не могу… – Он помолчал, подумав о письме Лиды. – А теперь и совсем не знаю.

– Хорошо, что честно ответил. – Глаза Градова повлажнели, он с теплотой посмотрел на Перелыгина. – Я так и думал. В Москву хочешь, вот и давай, сколько тебе здесь болтаться, того и гляди, закисать начнешь. – Он провел ладонью по волосам. – Зачем вериги на себе тащить – тебе легкие ноги потребуются.

– Де-жа-вю, – по складам произнес Перелыгин. – Однажды ты сподвигнул меня уехать из Поселка. Теперь ответь мне: почему? Хотя я и догадываюсь.

– Нет. Это не то, что ты подумал, – остановил его Градов. – Совпадение. Ты уехал по моей подсказке, но в отношении Тамары я чист, иначе с тобой Новый год не встречал бы. – Некоторое время он сидел неподвижно, сосредоточенно размышляя, потом медленно поднял будто свинцом налитые веки. – У тебя там… – он качнул головой, – есть женщина?

Перелыгин опять подумал про Лиду.

– Да нет, – пожал он плечами.

– Значит, есть. – Градов посмотрел на Перелыгина. – Она не поехала с тобой. – Он обо всем догадался. – Не поехала! И сдерживала тебя. – Он впервые улыбнулся своей обезаруживающей улыбкой. – От таких женщин, как Тамара, старина, мужики голову теряют, а она – сама к тебе, но ты – ни туда, ни сюда, – вот и причина, посерьезней твоих планов.

– Не фантазируй, – отмахнулся Перелыгин. – С тех пор десять лет прошло. – Но тут внутри у него будто щелкнул невидимый переключатель. – Я не понимаю, объясни наконец, куда ты клонишь?

– Оставь ее мне, – тихо, но внятно сказал Градов.

– Как это, оставить тебе? – Перелыгин не поверил своим ушам, Градов говорил невероятные вещи. – Ты серьезно? – Перелыгин изо всех сил старался казаться спокойным. – У тебя с ней отношения?

– Опомнись! Я хочу жениться на Тамаре, если ты на ней не женишься.

– А если женюсь? – Перелыгину стало тревожно, как во время сплава по горной речке в резиновой лодке, несущейся мимо торчащих черных камней.

– Тогда мое дело сторона, готов свидетелем быть, коли позовешь. – В словах Градова слышалась доброжелательность. – Я тебе не соперник. Просто реши.