Грант вызывает Москву. - Василий Ардаматский

— Знакомая, — ответила Юля.

— Значит, Шрагину.

— А что, нельзя?

— Почему нельзя? Можно… — комендант отложил в сторону узелок и тихо сказал: — Вы его можете даже повидать… вот там, на берегу, работает…

— Спасибо…

«Значит, им зачем–то нужно, чтобы со Шрагиным кто–то встретился», — подумала Юля, отходя от окошка. Ничего хорошего за этим быть не могло, но Юля не считала себя вправе отказаться от возможности повидать Шрагина. Она подошла к Зине:

— Жди меня здесь и посмотри, не пойдет ли за мной какая–нибудь сволочь.

Подойдя к береговому склону, Юля сразу увидела небольшую группу заключенных, засыпавших землей промоину. Единственный конвоир сидел в стороне. Когда Юля стала спускаться по береговому склону, она увидела и второго конвоира, он стоял у самой воды и смотрел на качавшуюся на волнах белую стаю чаек. Оба конвоира, вроде бы, не обращали на Юлю никакого внимания, хотя видели ее. Она прошла совсем близко от заключенных, и сердце ее сильно забилось — она увидела Шрагина. Он стоял, облокотившись на лопату, среди других заключенных, которые тоже прекратили работу и с любопытством смотрели на приближающуюся к ним девушку. В этот момент Шрагин узнал ее, улыбнулся и чуть приподнял руку. Еще не зная, как она поступит дальше, Юля подошла к конвойному, который стоял у воды.

— Что скажешь, красотка? — спросил он у нее по–немецки и вполне миролюбиво.

— Можно мне поговорить с одним заключенным? — улыбаясь спросила Юля.

— С каким же? — подмигнул ей солдат.

— Вон с тем, в кожаном пальто…

— О! Ты, я вижу, знаешь толк в мужчинах, — засмеялся солдат. — Муж?

— Знакомый…

Солдат, в упор разглядывая Юлю, сказал:

— Ну иди поговори, только без глупостей…

Юля подошла к заключенным и позвала Шрагина. Он вопросительно посмотрел на конвойного, но тот демонстративно отвернулся.

— Здравствуйте, — почти весело сказал Шрагин, быстро подходя к Юле.

— Боже ты мой, что они с вами сделали! — прошептала Юля жалостливо, чисто по–женски, всматриваясь в желтое опухшее лицо Шрагина. — Здравствуйте, Игорь Николаевич.

— Ничего особенного, — сухо отозвался Шрагин и спросил: — Сами придумали навестить?

— Сама. С Зиной мы тут.

— Больше никто не знает?

— Никто.

— Очень хорошо. Но учтите: теперь они будут за вами следить.

Юля кивнула:

— Я сама так подумала.

— И все же постарайтесь как–нибудь передать нам сюда оружие. Попытаемся бежать, все равно нас отсюда живыми не выпустят…

— Попробуем, Игорь Николаевич. Оружие будет, а вот доставить как?

— Пока мы здесь, это еще можно. А теперь идите и помните: за вами обязательно будут следить…

Юля поднялась на береговой склон и пошла к Зине, стоявшей возле забора против тюремных ворот. Очень долго они шли молча.

— Видела что–нибудь? — спросила Юля, когда тюрьма была далеко позади.

— Как только ты на склон спустилась, один побежал за тобой, только правей, где дрова сложены.

— Гады… Наверно, и сейчас за нами идут. Урони–ка платок.

Зина, обернувшись назад, подняла платочек и сказала, догнав Юлю:

— Идет. По той стороне улицы…

— Пусть идет, гад! Но все время помни об этом.

— Не маленькая.

На перекрестке они расстались. Шпик пошел за Юлей. «Иди, иди, — думала Юля. — Ничего нового своим хозяевам не принесешь, я у них уже известная».

Глава 57

В середине мая весна вместе с теплым морским ветром ворвалась в город, мгновенно распушила молодую зелень деревьев, затопила улицы густым ароматом цветущих акаций. Впервые за войну город ощущал весну не только как приход долгожданного тепла. На Кавказе гитлеровцы откатывались под ударами Красной армии. Достаточно было взглянуть хотя бы на школьную карту, чтобы понять, что, теряя Кавказ, немцам нужно спешно уходить и отсюда, иначе они могли оказаться в гигантском мешке и без дороги для отступления.

Еще в конце апреля все подразделения СД группы войск «Юг» получили из Берлина секретный приказ под номером двенадцать–двенадцать, в котором было прямо сказано: «Мы не должны допустить даже тени возможности повторения зимней трагедии».

Далее в приказе говорилось, что война — это прежде всего движение, а всякая стабильность опасна, ибо она выгодна противнику. Затем следовало малопонятное утверждение, что сражение на Кавказе «исчерпало себя» и в связи с этим весь юг стал бассейном бесполезной консервации немецких сил.

Но нас сейчас особо интересует вторая часть приказа, так как она имеет прямое отношение к судьбам наших героев. Этот раздел приказа озаглавлен «Завершение оперативной деятельности» и начинается словами: «Мы уходим последними…» Тут главное командование СД уже не плавает в мутных рассуждениях стратегического свойства, тут все профессионально точно, ясно и деловито. Консервация и частичный вывоз агентуры. Упрощение (понимай — уничтожение) архивов, не имеющих перспективной ценности. Эффективное завершение оперативной работы, демонстрирующее уверенность и решительность сил СД. Перехват агентуры, оставляемой в городе абвером. Создание из своих агентов террористических групп, которые будут действовать в тылу противника. Максимальный угон населения на запад, даже при отсутствии транспортных средств. Уничтожение промышленного и жилищного потенциала. Вывоз всех объективных ценностей. Минирование зданий СД, тюрьмы и криминальной полиции. И хотя на выполнение приказа давался довольно большой ориентировочный срок — пять месяцев, — все эти мероприятия начинают осуществляться немедленно.

Релинк теперь в форме, он энергичен, решителен, хитер, беспощаден, неутомим. Вот запись в его дневнике, сделанная 14 мая 1943 года:

«Да, да, да, настоящая война — это движение! В неподвижности болота раскисает мозг. Подумать только: мы в СД дожили до болтовни об юриспруденции! Как нужен всегда ясный и четкий приказ! Исполнять его — наслаждение, потому что в твой мозг, в твою душу, черт возьми, переходит ясность приказа и ты весь устремлен к ясной цели».

Можно было подумать, что в эти дни Релинк, занятый более важными делами, забыл о Шрагине. Но это было не так. Он все время помнил о нем. Последние данные наблюдения говорили, что Шрагин и его сообщники явно к чему–то готовятся, скорей всего к побегу. Но с воли никто, кроме тех двух девок, с ними не был связан, а в серьезность помощи с их стороны Релинк не верил. А главное, он знал, что люди Бульдога не дремали. На всякий случай в очередном телефонном разговоре с Берлином Релинк напомнил Олендорфу о непомерно затянувшемся деле Шрагина и спросил, как рассматривать это дело теперь, в свете приказа двенадцать–двенадцать. В ответ он услышал телеграфную фразу: «Решайте на месте». С этой минуты Релинк уже точно знал, как завершит это дело…