Наследник из Калькутты - Роберт Штильмарк

Я достиг улицы, спускавшейся в порт с каменистого холма. Впереди, под уличным фонарем, я увидел трех подвыпивших греческих матросов.

«Не знаете ли вы, – спросил я по-французски, – отходит нынче какое-нибудь судно в Марсель?»

«Уже ушло», – отвечал один из них.

«Что же это было за судно?»

Матросы посмотрели на меня, и мой потрепанный вид вкупе с простреленной шляпой расположил их в мою пользу.

«Это калоша старого Каридаса, – пояснил мой собеседник, – с позволения сказать, шхуна. При Александре Македонском была еще совсем как новенькая. Называется «Светозарная».

«Если тебе нужно навострить лыжи, – добавил второй матрос, – то, может быть, ты еще застанешь ее в Малой бухте. Она берет там каких-то пассажиров».

Матросы объяснили, что неподалеку от большой гавани имеется еще маленькая укрытая бухта, куда заходят лишь мелкие суда.

Несмотря на сильную усталость, я зашагал в указанном мне направлении. Матросы снова меня окликнули:

«Эй, друг, в бухте ты можешь не найти шлюпки! Иди в порт и отправляйся на какой-нибудь шаланде».

Я последовал доброму совету и вскоре на неимоверно грязной греческой шаланде под рваным парусом уже огибал портовый мол древней афинской пристани. Ветер у берегов был слаб, и мы двигались медленно. Среди выступов скалистого побережья я временами различал темнеющий мыс, за которым и была бухта. Против нее, в море, стояло небольшое судно с двумя фонарями на мачтах. До него оставалось уже менее двух кабельтовых, как вдруг из-за мыса показался силуэт лодки. Два человека сидели на веслах, а на корме чернели еще какие-то фигуры и узлы. Лодка держала к судну с двумя огнями. Вслед за ней из глубины темной бухты вынырнула вторая лодка. В ней сидел только один гребец, работавший веслами изо всех сил. Гребец громко окликнул первую лодку, приказывая ей остановиться.

Голос я узнал сразу. Это был Каррачиола! С передней лодки ему ничего не ответили. Она пошла еще быстрее, преодолевая последние ярды до судна. Тогда одиночный гребец бросил весла и вскинул ружье. Одновременно со звуком выстрела кто-то охнул, и передняя лодка завертелась на месте. Я видел, как преследователь опять налег на весла, а на носу его шлюпки поднялась вторая фигура с ружьем, до сих пор скрывавшаяся. Спутник Каррачиолы тоже выстрелил по беглецам. Вспышка озарила лицо датчанина Оге Иензена. В ответ раздался пистолетный выстрел с большой лодки.

Я тоже выхватил пистолет и с расстояния в сотню футов скомандовал: «Руки вверх!». По-видимому, трехлетняя привычка слышать в темноте мой голос с мостика «Ориона» и беспрекословно подчиняться ему подействовала на обоих преследователей автоматически. Иензен бросил ружье, а Каррачиола оставил весла.

«Лейтенант Уэнт, это вы? – крикнул итальянец изумленно. – Не стреляйте, помогите мне задержать бандитов!»

«Сам ты бандит! – вырвалось у меня. – Стой, негодяй!»

Однако Каррачиола предпочел избежать объяснений и пустился наутек. Тем временем суденышко Каридаса приняло на борт всех пассажиров с первой лодки и, поставив паруса, стало быстро удаляться от берега. Преследовать Каррачиолу было бесполезно, но и догнать шхуну Каридаса уже не было возможности…

Я сунул в карман бесполезный теперь пистолет и велел своему греку править назад, к гавани Пирея. Здесь я не дал себе ни часу отдыха, нашел более поместительную шаланду, погрузил на нее свой единственный чемодан и в полдень отплыл на нанятом суденышке в Марсель…

Рассказчик умолк… Трубка его давно погасла, и Уэнт машинально пожевал остывший мундштук. Эмили Мюррей осторожно гладила руки старой синьоры. Никто не пошевелился, не проронил ни слова. Уэнт внял этой молчаливой просьбе и вынул пустую трубку изо рта…

5

– Что ж, – продолжал рассказчик, – смею заверить вас, господа, что плавание по морю на рыболовной шаланде – занятие, не похожее на свадебное морское путешествие… Но не стану утомлять вас подробностями. После короткой стоянки у берегов Сицилии мы пересекли Тирренское море, и здесь – увы! – нас обогнала шхуна «Удача». На одиннадцатые сутки после выхода из Пирея мы пришвартовались у марсельского пирса.

Я осведомился, не стоит ли здесь «Удача», и с беспокойством узнал, что шхуна пробыла в Марселе часа два, взяла пресной воды и отбыла на запад. Справки о шхуне «Светозарная» результатов не дали – такой корабль, по сведениям портовых властей, не бросал якоря в этой оживленной гавани.

В глубоком раздумье я пошел в город, уже залитый весенним солнцем, пыльный, шумный и всегда переполненный массой праздношатающегося люда.

Проходя по базару, я увидел толпу зевак, окружившую бродячего фокусника. Что-то заставило меня подойти к этой толпе, и я увидел подростка лет тринадцати в турецкой феске и маленькую мартышку, выделывавшую действительно уморительные фокусы. Зрители гоготали и в феску мальчика полетело довольно много монет, когда, окончив представление, он обошел толпу.

Я бросил ему небольшую золотую монету, и мальчишка тотчас выхватил ее из кучки меди и серебра. Ловко прикусив монету, он опустил ее в карман и взглянул на меня. Мартышка сидела у него на плече, клетка стояла на земле, народ расходился, а мы в упор смотрели друг на друга. Я узнал своего пирейского преследователя на муле, узнал мартышку из дома Каридаса и сразу решил не упустить этого маленького человечка. Для начала я крепко схватил его за руку.

«Не вздумай-ка опять стрелять в меня из пистолета, чертенок, – шепнул я ему, – и не пробуй ускользнуть, а то я подниму на ноги полицию. Послушай, дружок, я хочу с тобой серьезно поговорить. Меня зовут лейтенант Уэнт. Не бойся меня, я не думаю тебя задерживать».

При звуке моего голоса и имени мальчишка несколько ободрился и перестал осматриваться в поисках лазейки.

«Дай мне слово, что ты не удерешь, – сказал я, – тогда мы с тобой пойдем в таверну и поговорим за столиком».

«Ладно», – примирительно ответил мой пленник, усадил обезьяну в клетку, и мы зашагали по улице.

Под тентом открытого кафе, среди свежей майской зелени, мы сели за столик.

«Как тебя зовут?» – спросил я.

«Луиджи».

«Послушай, друг мой Луиджи, называть тебя я могу хоть мартышкой, коли ты желаешь скрыть свое настоящее имя, но уж если ты намереваешься врать, то делай это умеючи. Сам я родом из Бультона».

Мальчишка побледнел и, наверно, улизнул бы, если бы я пребольно не ухватил его под столом за ногу.

«Сиди! – приказал я властно. – Дело идет о жизни и смерти близких мне людей. Скажи прямо: знаешь ли ты что-нибудь о синьоре Эстрелле Луис и маленьком Диего?»