Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

бы прок, Владислав Юрьевич.

— Я могу идти?

— Можешь, да. Можешь идти.

«Можешь, можешь, иди, беги, благодари, спасайся!..».

— А вы останьтесь, — приказал главный Тихончуку и Рэму Борину.

Те недоуменно, испуганно переглянулись.

Но Петрова это больше не интересовало. Он поднялся с кресла и вышел из кабинета.

«Ну как?» — глазами спросила его Нина Ивановна, секретарша главного редактора.

— Пока жив, — ответил Петров.

Что он имел в виду, кто жив, главный или он сам, — этого понять было нельзя. Внешне Петров всегда оставался невозмутимым.

31 декабря, в канун Нового года, Ивана Семеновича и Сусанну Николаевну вызвали на заводскую комиссию и объявили: в связи с изменившимися обстоятельствами командировка Брагинских в Индию отменяется.

Вечером с Сусанной Николаевной случился сердечный приступ. Так, небольшой, но все-таки… В новогоднюю ночь она лежала в постели, а Иван Семенович сидел рядом и первый раз в жизни пил в одиночку водку. Сильно не захмелел, но все же пьян к утру был изрядно.

А после Нового года стали они жить в своей квартире по-прежнему, вот только взаимная любовь и обожание несколько поугасли у них. Суше они стали, строже, а что касается детей, то их решили не заводить вовсе. Уж как-нибудь обойдутся без детей, ну их…

Квартиру Владислав Юрьевич получит на работе не скоро. Помыкаются они еще с женой, помаются, но ничего, выживут. А что до второго ребенка, о котором мечтала Люсьен, то он так и не появится на свет. Не получилось у Люсьен с родами.

Москва — Новороссийск — Генуя

1983—1985

ЛЮБЛЮ И НЕНАВИЖУ

Да ведь в чем счастье полагать: есть счастье праведное, есть счастье грешное. Праведное ни через кого не переступит, а грешное все перешагнет…

Н. С. Лесков

I. МЕЛЬНИКОВЫ

Татьяна лежала на кровати, положив руки под голову; за стеной, у Надежды, гремела музыка, слышались смех, шутки; несмотря на шум, сын Татьяны Андрюшка спал спокойно и безмятежно — сказывалась многолетняя привычка.

Татьяна лежала в полной темноте, с открытыми глазами; ждала, как всегда, мужа.

Скрипнула дверь, и послышался возбужденный шепот Надежды:

— Тань, ты спишь?

Татьяна промолчала.

— Ведь не спишь, — продолжала Надежда. — Пойдем к нам, слышь, Таня?..

Татьяна не ответила; Надежда потихоньку прошмыгнула в дверь, вслепую подошла к кровати, присела рядом с Татьяной. Вздохнула:

— Все ждешь? Эх, Танька, Танька, губишь свою молодость…

От этих слов, сказанных искренне-горячо и горестно, Татьяне стало совсем худо.

— Не спишь? — наклонилась над ней Надежда; дыхание ее было шумным и горячим.

— Нет, — наконец подала голос Татьяна: молчать дальше было неудобно — Надежда хорошо знала ее, знала, что Татьяна не могла уснуть, когда Анатолий подолгу не возвращался домой.

— Вот видишь, не спишь… А чего тогда молчишь? — снова горячо и убежденно зашептала Надежда. — Чего расстраиваешь себя? В твои-то годы да так мучиться… Ну, встряхнись, оп-ля — и к нам…

— Нет, Надя, ты иди. Я одна хочу побыть…

Видно, Надежда обиделась, что ее порыв Татьяна встретила так холодно, — немного помолчала и, пожав плечами, сказала:

— Ну, как знаешь… Тебе же хуже. — Встала и пошла к двери.

Но вдруг остановилась, постояла, как бы глубоко задумавшись о чем-то, раскачиваясь в такт своим мыслям, а затем шагнула чуть в сторону, к кровати Андрюшки, и опустилась перед ним на колени, прошептала что-то, погладила его вихрастую голову.

Андрюшка спал глубоко, будто обморочно, за день намаявшись в ребячьей беготне до последнего предела, — что ему чей-то шепот, чужая женская ласка… Он спал, Надежда стояла перед его кроватью на коленях — все это было хорошо видно, потому что сквозь щель приоткрытой двери пробивался в комнату яркий коридорный свет, и Татьяна смотрела на них, поймав себя на странной мысли: господи, да что же это такое, наша жизнь?! Она знала, Надежда была искренна сейчас, не играла и не прикидывалась, потому что всегда относилась к Андрюшке с нежностью, даже с каким-то истовым обожанием, которое было трудно понять до конца. Трудно было понять причину, истоки этого обожания. Может, ей тоже хотелось сына? Но ведь, родив когда-то Наталью, которая на будущий год должна уже окончить школу, Надежда дала себе зарок — больше никогда не рожать. И сами роды, и вся последующая семейная жизнь оглушили ее, и ничего теперь не хотелось… Тогда откуда это обожание Андрюшки, совсем чужого для нее мальчика? Вот чего никак не могла понять Татьяна. Как вообще в последнее время она многое не могла понять: мир как бы раскололся для нее на мелкие осколки — и собрать их воедино недоставало сил, она постоянно стремилась осознать этот мир, ухватить его мыслью, догадаться о главном, что составляет смысл человеческой жизни… А вместо этого, вот как сейчас, когда она лежит в кровати, а Андрюшка спит, а перед ним на коленях стоит Надежда и гладит его голову рукой, вместо этого она переполнена невыразимой тоской: господи, да что же это такое — наша жизнь?! Что это?!

Надежда поднялась наконец с пола, постояла еще немного рядом с кроватью Андрюшки и вдруг, не оборачиваясь к Татьяне, сказала не шепотом, а почти в полный голос:

— А что, если они не наши дети, а просто другие существа? С какой-нибудь неизвестной планеты?

Татьяна ничего не ответила, потому что не знала, что отвечать, да и вообще — как можно всерьез воспринимать такие вопросы?

— Ладно, я пошла! — Надежда как бы сама отмахнулась от своего вопроса. — Захочешь — приходи. Слышь, Таня?.. — и закрыла за собой дверь.

Татьяна вновь окунулась в тягучее оцепенение… Потом, кажется, она уснула. Еще потом, вздрогнув, с тяжелой головной болью вынырнула из сна, — а может, из оцепенения — и, хмурясь, проклиная себя за слабохарактерность, подумала: нет, так можно сойти с ума, нужно встать и попробовать чем-нибудь заняться… Как всегда, она обманывала себя, потому что, когда она ждала, она только ждала, и это состояние унизительного, порабощающего душу ожидания не могла перебить ни сном, ни посторонним делом. Татьяна привстала, села на постели, но ноги ее так и не ступили на пол, — она застыла в неудобной позе, как будто забыв не только свою мысль, но и самое себя тоже, кто она, где она, зачем она… За стеной продолжалось веселье, гремела музыка, а Татьяна все сидела на кровати не шелохнувшись, не думая ни о чем, в полной прострации…

Щелкнула замком входная дверь, и Татьяна разом напряглась как струна: Анатолий? Нет, это был не он. По быстрым легким шагам,