Собрание сочинений (Том 1) - Вера Панова

— Ты что? Случилось чего?..

Держась за дверную ручку, словно готовясь убежать, Наталья спросила шепотом:

— Дяденька Евдоким дома?

— Нету. Тебе зачем его?

— Так, — прошептала Наталья. Глаза у нее закатились, помутнели. Она выпустила дверь, сползла — опустилась на пол, ноги в валенках разошлись. Евдокия стала на колени, приподняла ее голову и услышала шепот:

— Маму в больницу увезли… Папа помер нынче ночью… Дров наколотых нет, истопить нечем… Я к дяденьке Евдокиму пришла…

От ее худого тельца дышало жаром. Она завела глаза, забылась.

Евдокия раздела ее и перенесла на сундук, подстелив овечью кошму. На тонкой руке Натальи, выше локтя, были два синяка, острые ключицы торчали. С болезненной жалостью Евдокия подумала: «Сиротка!»

Потом она вспомнила, что она теперь тоже круглая сирота, и заплакала. С отцом у нее никогда не было нежностей, он ничему ее не научил, ему было бы прибрано в доме да состряпано кушанье, — но все-таки он ее не бил, кормил, одевал и, когда она запуталась в своих любовных делах, пристроил ее за хорошего человека. Ей казалось теперь, что со смертью отца ушла ее главная опора и защита, и, всхлипывая, она причитала вполголоса:

— И на кого ж ты меня спокинул! И стою же я одна, как былиночка на ветру!

Наталья открыла большие, очень блестящие глаза и спросила:

— Где дяденька Евдоким?

И весь день, не то в сознании, не то бредя, она о нем спрашивала. А к вечеру стала Евдокию принимать за Евдокима. Ухватила Евдокиину руку своей жаркой цыплячьей ручкой и спросила:

— Дяденька Евдоким, дяденька Евдоким, ты меня маме не отдашь, нет?

— Нет! Нет, детка! — ответила Евдокия, ужаленная состраданием, ужасаясь этому детскому несчастью и беззащитности. — Не отдам никому, ничего не бойся!

Мачеха умерла на девятый день. Наталья, промаявшись полтора месяца на Евдокиином сундуке, поднялась, длинная, тощенькая, но с новым каким-то лицом, будто в этой схватке со смертью она обрела жизнь и получила к ней вкус.

Стриженная наголо, в старом платье, из которого выросла за время болезни, она ходила из кухни в спальню и рассматривала каждую вещь так, словно в первый раз ее видела. Подходила к окошку, смотрела, как вьюга несется над пустынной улицей, и чему-то смеялась тихо. Евдоким приносил газету — Наталья прочитывала ее всю, согнувшись над смутной печатью, шевеля губами. Евдоким сказал:

— Вот я тебе книжек принесу, дочка.

И принес. Наталья что-то уж очень быстро их прочла, Евдоким хотел ее проверить, но для этого надо было самому прочесть эти книжки, а у него не было времени: его выбрали председателем цехкома, от множества дел некогда было вздохнуть.

— В школу надо тебя! — сказал он.

Евдокия вступилась:

— Куда ей наукой голову трудить? Вон она какая слабенькая! Пусть откормится порядком, а там ее к портнихе отдать бы в ученье, золотое ремесло. Хочешь, Наташа, портнихой быть?

— Нет, не хочу! — сердито и резко ответила Наталья.

Она поправлялась быстро. Евдокия перешивала для нее платья покойной мачехи и помаленьку приучала ее к хозяйству. Наталья все делала без охоты, — норовила скорей кончить дело и бежать к книжкам, — но споро. Только вышивать она полюбила: сидит часами, аккуратно водит иглой и думает о чем-то. Как-то Евдокия услыхала: Наталья пела! Еле слышно пела она, и лицо у нее было ясное, детское. Евдокия умилилась… Когда Евдоким однажды сказал: «Слышь, Наташа, зови меня папой, а Евдокию мамой, ты же у нас дочка», Наталья тихо сказала: «Ладно».

6

Евдоким приезжал с завода, с Кружилихи, поездом. Доехав до станции, он неторопливо шел домой, минуя центр города. С ним был Шестеркин. На углу Сибирской они услышали пронзительный женский визг:

— Держите! Держите вора!

Что-то метнулось в сумерках, пригибаясь. Сейчас же затопали десятки ног. Кто-то кинулся наперерез, — толкнули, схватили, навалились, прижали к земле небольшого мальчишку.

Женщина в котиковом манто, в фетровых ботах до колен, подбегала, неуклюже раскатываясь на льду:

— Украл! Украл! Ах, боже мой!

— Чего украл-то? — спросил чей-то голос. Другие голоса перебили, загалдели:

— Отдавай!

— Где у него?

— Кому передал, говори!

— Жулики проклятые, проходу нет от них!

Женщина в манто верещала:

— Сумочка! Сумочка! Ради бога!

На нее никто не обращал внимания — сбились в кучу, стремясь расправиться с мальчишкой… Евдоким подошел, обеими руками разгреб толпу:

— Ну, кончай базар. Самосуд ладите, что ли?

Рукой в великанской рукавице он вытащил мальчишку из толпы и поставил перед собой:

— Где сумка?

Мальчишка трясущимися детскими руками достал из-под тряпья, откуда-то с живота, сумку и подал. Евдоким показал ее женщине:

— Ваша?

— Слава богу! — всхлипнула женщина.

— У, распустила губы из-за дерьма, — сказал кто-то в той самой толпе, которая собиралась оттаскать мальчишку. — Паразиты чертовы, нэпманы, готовы удавиться за целковый…

— Пойдем-ка со мной, красавец, — сказал Евдоким.

— Дяденька, — заныл мальчишка, — отпусти! — Кровь текла у него по губам и подбородку, и он хлюпал носом, пугаясь алых капель, падающих на снег. — Дяденька…

— Ладно, давай печатай! — сказал Евдоким.

Он привел мальчишку к себе домой и сказал Евдокии:

— Принимай гостя. Дай умыться чертенку да покорми.

— Я холодной водой не могу мыться, — сказал мальчишка, видя, что Евдокия наливает в таз воду из кадушки. — Я малокровный.

— Скажи, какой нежный! — сказала Евдокия, но все же налила ему теплой воды. Мальчишка мылся так, словно боялся испортить свою красоту. Евдокия зашла сзади, одной рукой охватила его, а другой старательно и бесцеремонно вымыла ему лицо.

— Не дерись, зараза! — закричал мальчишка. — Дяденька! Тетка дерется!

Вымытый, он оказался блондином с бледненьким смышленым лицом. Ноздрю, из которой еще сочилась кровь, он зажал пальцем.

— Вшей-то на тебе, поди… — сказала Евдокия. — Всю квартиру зачумишь. — И она дала ему старые рабочие брюки и рубашку своего отца — Евдокимова одежа была бы велика непомерно. Весь чистенький, мальчишка нерешительно присел у края стола. Евдоким протянул ему ломоть хлеба; мальчишка так и впился в хлеб руками и зубами. На щеках у него проступили два круглых, как яблоки, красных пятна.

«Господи, много ли надо, — подумала Евдокия. — Умыли, согрели, глядишь — вовсе другое дитя, на человека похож…» Она отрезала ему кусок студня и спросила:

— Откуда ты?

— С Волги, из Самары, — ответил он, всей пятерней взяв кусок.

— Отец, мать есть?

— В голодовку померли.

— А звать как?

— Андрей.

Она уложила его на печке, чтобы он прогрелся хорошенько. Евдоким сказал, что утром отведет его в приемник.

Утром мальчишки на печке не оказалось, не оказалось и Натальиной шубейки на вешалке. Лохмотья свои, что Евдокия накануне стащила с него, мальчишка забрал тоже.

— Ты больше води уркаганов в дом, — сказала Евдокия, расстроенная пропажей шубейки. — Еще не то будет.

Евдоким рассердился:

— Води, води!.. А тебе б догадаться, поснимать с вешалки, попрятать…

Месяца через два Евдокия, придя с рынка, увидела в кухне Андрея. Он сидел на полу — ворохом грязного тряпья — и хлебал щи. Наталья стояла и серьезно смотрела на него.

— Здравствуй! — сказала Евдокия. — Ты как, с ночевкой пришел?

Андрей поднял чумазое лицо и сказал:

— Я, тетка, больше не буду. Я могу тебе дров напилить, если хочешь.

— Он озяб очень, — сказала Наталья. — У него ботинки отняли.

Андрей, в самом деле, был совсем босой. У Евдокии сжалось сердце, когда она увидела его маленькие черные ноги. Она сама пришла с мороза и, хоть была в тулупе, валенках, пуховом платке и толстой шали, озябла так, что губы у нее одеревенели. Все-таки она не утерпела — попрекнула:

— А шубейку где девал? Шубейку небось загнал, а сам голый-босый явился?

— Ну мама! — строго сказала Наталья. — Зачем говорить, когда все ясно.

— Чего тебе ясно? — спросила Евдокия.

— Говори не говори — шубейки все равно нету, — ответила Наталья. — И нельзя голого и босого человека выгнать на мороз.

Евдокия озабоченно помолчала.

— Расселся! — повторила она снова, разматывая свой платок. — На полу собака ест и кошка ест; а человеку за столом сидеть указано… Неси, Наташа, таз, а я теплой воды достану. Вставай мыться, малокровный!

7

Наталью и Андрея отдали в школу. Евдоким сам купил им тетради, сумки, пеналы.

Наталья училась очень хорошо. Учителя ее хвалили:

— Очень способная девочка, надо ей дать хорошее образование.

Про Андрея они говорили:

— Ленив, дерзок, мученье с ним.