Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II - Дэн Абнетт

— Это Келленкир, он был знаменосцем Четвертого ордена, — сказал Скраивок со страдальческой улыбкой. — Но он немного… выжил из ума.

Крукеш выглядел скептически.

— Тогда убейте его.

— О, боюсь Келлендвару это не понравится, не так ли, Келлендвар?

— Да, — сказал Палач, взвешивая в руке свой топор.

— Видишь ли, они — братья, — объяснил Скраивок. — Истинные братья, зачатые в одно время. А Келленкир — отличный воин.

— Я могу убить всех вас троих, — сказал Крукеш, и его стража взвела болтеры.

— Очень неразумно дразнить его, Крукеш. В тренировочных клетках никто не в силах сразить Келлендвара, кроме его брата. Вот почему я выбрал его своим Палачом, — договорив, Скраивок театральным шепотом добавил: — так что, как видишь, прежде чем сдохнуть, он успеет убить тебя.

Крукеш хмыкнул, оставив угрозу без ответа.

— Тот феномен, о котором ты говорил мне. Тринадцатый создает на Соте какое-то супер-оружие?

Скраивок почесал затылок в том месте, где в порт нейросоединения входил кабель.

— Кое-кто действительно так думает, поэтому они и сбежали. Трусы. Но я не уверен, что это оружие. Оно, конечно, влияет на наши системы, но незначительно. Это больше похоже на… на мощный передатчик или маяк.

— Маяк?

— Вы сами увидите,… мой господин, — совершенно неискренне произнес Скраивок. На короткое мгновение он ощутил себя в шкуре своего мастера корабля Хрантакса. — Вам не придется долго ждать. Ультрадесантники до невозможности ответственны: они зажигали эту штуку трижды в день на протяжении последних двух недель.

— Всегда в одно и то же время?

— А вы как думаете? Это же Тринадцатый.

— Звучит правдоподобно, — вынес вердикт Крукеш.

Хрантакс вывел на гололитический дисплей хроно-отсчет, а под ним развернулась миниатюрная карта системы Соты.

— Аномалия Соты через тридцать секунд, — сообщил монотонный голос сервитора. — Двадцать девять. Двадцать восемь.

Скраивок краем глаза смотрел на Крукеша. На некоторых пластинах брони сменялись голо-изображения любимых жертв капитана, на других — традиционные молнии легиона, все вместе являло собой огромную выставку его зверств. Наплечники были щедро украшены обновленной личной геральдикой. На некоторых пластинах были закреплены маленькие подвесочки — не трофеи, но литые символы его Легиона, рот и ветеранских отделений.

На его шлеме красовался новый гребень в виде распростертых крыльев нетопыря в откровенном подражании Севатару. Он был так самоуверен. Он так кичился тем, что ему повезло выжить. Скраивок и раньше его недолюбливал, но этот новый Крукеш вызывал у него одно лишь отвращение.

Сервитор завершил отсчет.

— Три, два. Один. Пуск.

Скраивок замер в ожидании, как и все остальные.

— Ничего не происходит, — произнес Крукеш. — Что ж, похоже, мне придется оставить тебя здесь.

— Ничего не понимаю! — взревел Скраивок. — Это же Тринадцатый! Должно быть, они затевают что-то еще! Подожди, подожди еще немного!

— Нет, я не думаю…

Крукеш замер. Он нахмурился, и тени затмили его бледное лицо.

Странное предчувствие овладело всеми, и даже смертные слуги обратили тревожные взгляды к своим дисплеям и единственному неповрежденному обзорному иллюминатору. Их души наполнились напряжением в ожидании чего-то ужасающего.

Скраивок почувствовал покалывание в глазах. Секунду спустя Соту затопило ослепительным светом, куда более ярким и пронизывающим, чем лучи солнца системы. Сопровождавшее вспышку электромагнитное излучение вызвало перегрузку систем разрушенного корабля, замкнуло когитаторы, усеяло дисплеи помехами. Сервиторы выпали из своих гнезд, и командная палуба погрузилась в темноту, которую пронизывал нестерпимо яркий свет, палящий сквозь иллюминатор.

Повелители Ночи прикрыли глаза и вздрогнули от боли. Смертные мужчины и женщины на мостике, вопя, рухнули на пол, схватившись за лицо.

Скраивок ждал, когда вернется ночь, но она не возвращалась.

Он опустил ладонь, рискнув посмотреть на свет.

В этот раз вспышка Соты не угасала, а сохраняла свою интенсивность. Секундой позже, вдали, гораздо быстрее, чем свет в реальном пространстве мог туда добраться, загорелась ответная вспышка. Одинокая звезда, остававшаяся яркой даже в ложном свете эфирной бури.

— Так, так, так, — произнес Крукеш. Растопыренные пальцы отбрасывали черную тень на его лицо. — Если я не ошибаюсь, это Макрагг. Как интересно.

Макрагг. Сота. Как они могли быть связаны?

Крукеш активировал вокс-канал.

— Приготовить флот, — приказал он. — И созвать моих капитанов. Думаю, настало время изучить эту систему получше.

Энди Смайли

Добродетели сынов

— Плохие из нас отцы, брат, — говорю я, глядя на скрытую бронёй спину Гора. Внимание моего брата разделено, он, как и всегда, разрывается между ролями примарха — отца легиона и боевого командира. Гор стоит во главе временного зала военных собраний, сверля глазами висящий на стене огромный гололит.

— С чего бы? — спрашивает он, не оглядываясь.

— Отцовский долг — наставлять сынов, направлять их на путь истинный.

Тогда Гор оборачивается, и я впервые за несколько месяцев вижу его лицо. Лоб избороздили свежие морщины, а глаза сузились от бремени, которое мои слова облегчить не могли.

— Взгляни, чего добились наши легионы, — говорит Гор, показывая на гололит. В этот момент передо мной гордый отец, защищающий своих сыновей. На экране проступают и уносятся прочь подробности тысячи войн в сотне звёздных систем. Вытканный из них гобелен информации и тактических данных повествует о неудержимой мощи наших детей, способных сокрушить любое, даже самое яростное сопротивление и завоевать миры. — Сколь много бы они добились без нашего руководства?

Он вновь командир. Я улыбаюсь, думая, замечает ли брат мгновения, когда сменяются его роли, и качаю головой.

— Нет. В такой логике есть изъян. Наши сыны рождены для войны, этому мы их не учим. Сражаясь во имя нас и нашего отца, они действуют из повиновения, из долга и чести. Мы используем их как инструменты для своих целей, но чему мы их учим?

— Смогли бы мы научить их быть чем — то иным?

— Будь мы лучшими учителями, то смогли бы помочь Пертурабо принять своё место или облегчить разум Лоргара. Мы смогли бы направить Ангрона и дать Кёрзу душевное равновесие. Наши изъяны как отцов вдвойне отражены в наших неудачах как братьев.

— Нет, — голос Гора твёрд как сталь, а его решимость непоколебима. — У каждого из нас есть предназначение. Император знал это и предусмотрел. Все мы — мечи или щиты, нужные в Его замыслах.

— Но разве не приходится брошенным на арену воинам сражаться и мечами, и щитами?

— Дело не в оружии, брат, а в мастерстве, с которым его используют.

— Вот именно, брат, но все мы знаем лишь один путь, по которому и направляем свои силы.

— Что тревожит тебя, Сангвиний? — Гор обращается ко мне так же, как я обращаюсь к своим капитанам, скрывая узы братства за маской ответственности и воли.

— Ничего, — лгу я.

Я не рассказываю брату о своих видениях, о дворце Императора, сжигаемом неестественным пламенем. Не рассказываю о своих кошмарах, о страхе, что мой легион утонет в собственной проклятой крови. Да и о чём говорить? Я не могу представить ни врага, который нападёт на Святую Терру, ни катализатора, который отправит всех моих сынов до единого в пасть безумия.

Я надеялся, что из всех братьев смогу поделиться сомнениями хотя бы с Гором, но чувство внезапного одиночества заставляет меня умолкнуть.

— Просто праздные раздумья, — я отворачиваюсь и выхожу из зала.

И память о видении следует за мной. Он было похоже на предвиденье изъянов, на поучительную историю о том, что нельзя полагаться лишь на свои сильные стороны. Видение говорило о моих сынах и их неудачах. На последней Буре Ангелов — ритуальном поединке, чья традиция восходит к далёким и забытым временам Ваала — я пытался научить своих самых непохожих детей подобию равновесия. Но на вершине дуэльного камня, забыв обо всём, кроме жизни и смерти, они не вняли моим учениям.

Я вздыхаю.

Истинное знание приходит лишь тогда, когда его приносят перемены обстоятельств, ведь мы, самовлюблённые существа, цепляемся за свои привычки, словно свергнутые короли за руины сгоревших владений. Эту пословицу я запомнил ещё в детстве, услышав её от первых старейшин. Слова впиваются в меня, словно гвозди. От гнева сжимаются кулаки. Амит и Азкаэллон — вот мои меч и щит. Но им надлежит стать чем — то большим, скрестив клинки с сынами моих братьев.

Я научу их важности уроков прежде, чем грянет новая Буря.

Азкаэллон

На Генвинке всегда идут дожди. Всю планету захлёстывает непрестанным ливнем, превратившим континенты в топкие болота, а терзающие моря бури бьют по утёсам. Противник прячется в ядре планеты. Завтра наши роты опустятся в глубины этого мира и принесут врагу возмездие Императора. Сегодня мы стоим на палубе из стали и адамантия, на вершине огромной платформы, стойко стоящей на пути грозных волн. Я снимаю шлем и чувствую на коже капли дождя. Мгновенно промокнув насквозь, волосы прилипают к затылку.