Избранное в 2 томах. Том первый - Юрий Смолич

— А почем загребаете с вагона? — поинтересовался Бронька.

— По десять.

Кульчицкого это возмутило донельзя.

— Вот сукины сыны, обдиралы! Да вы малахольные, что ли? На воинской рампе каждый день двадцать — тридцать вагонов под зерно подают. По двадцать пять кусков за вагон. Вот остолопы! Жарим! Я вас в два счета на работу пристрою!.. Ну? Ей-бо, двадцать пять! Чего вытаращился?

— Спасибо, — ответил Потапчук, так как все остальные угрюмо молчали. — Но мы немцам хлеб грузить не будем.

— Ну и шляпы. Думаете, немцы вас испугаются и хлеб не заберут! Голодранцы-патриоты!

— Дурак! — заволновался Макар, — разве ты не понимаешь вообще…

— Прощай, — сказал Шая. — Уже шестой час…

Товарищи хлопнули калиткой у дома Сербина, — решили забежать к нему, охладить горячие головы студеной водой. Рядом во дворе машиниста Кросса недовольным брехом откликнулся старый цепной пес Карачун. Вишневая ветка обрызгала росой.

— Я первый! — И все пустились наперегонки к колодцу.

Солнце уже поднялось выше тополей. Ослепительное и теплое. Навстречу ему дышали влагой ночных рос густая трава, пышный лист, сочная огородная поросль. А поросль была многоцветная, богатая — темные острия лука, голубые завязи капусты, зеленая картофельная ботва, светлые венички моркови и петрушки, черные побеги помидоров, синие узоры огурцов, угластые пятна кабачка. Все это пахло землей и хлебом.

Небо было синее, ни облачка — высоко в лазури застыл коршун.

Забастовка

Паровоз стоял в клокочущей белой туче и истошно ревел.

Это был С-815.

Он стоял недвижный, на одиннадцатой колее против депо — в самом центре привокзальных путей, — все клапаны открыты, перегретый пар вырывался из них с оглушительным шипением и свистом, клубился, пенился и бушевал. Рукоять сигнала была тоже отведена, и из головки гудка рвалась неудержимая струя, заполняя все на много километров вокруг мощным, пронзительным ревом. Но в будке и на тендере паровоза не было ни души: ни машиниста, ни помощника, ни кочегара. Топка только что залита, регулятор отвернут, клапаны открыты, ручка сигнала замкнута намертво — паровоз выпускал все пары, бригада его покинула.

Однако напряжение пара скоро начало падать. Шипение и гул стали глуше — паровоз как бы охрип и понемногу начал затихать. И тогда стало слышно, как отовсюду — из депо, с товарной, с пассажирской, с эстакады, с материального склада, с маневровых и запасных путей, отовсюду на его призыв отвечают сотни других паровозов. Голосисто и дружно вопили в ответ разноголосые О-ве, Щ, Пе-пе, К, М, С — отрывисто и часто, но долго и безостановочно, они били тревогу. На паровозном кладбище надсадно верещала кукушка серии Ь.

Вокруг — на путях, на перронах, на переходах и подъездах — не было никого. Только из служебных дверей на широкий перрон пассажирской станции вдруг выбежал, размахивая своей красной фуражкой, дежурный по станции, но и он не знал, зачем выбежал, и, надев фуражку, быстро исчез. Откуда-то с одесской линии прогромыхал по мосту маневровик, с неожиданной для него курьерской скоростью пронесся мимо вокзала и, непрерывно гудя, исчез на киевской или волочисской.

Вдоль перрона, грохоча сотней подкованных сапог, побрякивая полсотней манерок, быстро пробежал взвод немецких пехотинцев, пятеро в хвосте волокли пулеметы. И как раз в эту минуту высоко на водонапорной башне депо, у лесенки, ведущей на крышу, показалась небольшая фигурка. Она поднялась по ступенькам на самый гребень — высшая точка над всей территорией железнодорожного узла — и начала привязывать к громоотводу широкое красное полотнище. Внизу ветра не чувствовалось, но там, высоко над землей, дул ветер, он трепал полотнище, он вырывал его из рук, и фигурка — там, на самом верху лесенки — покачивалась, сопротивляясь его напору. Паровозы ревели со всех сторон, неумолчно и тревожно, уже к ним присоединились рокот гудка вагонных мастерских и завывание сирены из депо. С насыпи у станции, от переездов и выходов на пути разбегались в переулки рабочие, группами и поодиночке — прочь от вокзала, прочь от станции, прочь от железнодорожного полотна.

В эту минуту и немецкий лейтенант заметил фигурку с красным флагом вверху, на водонапорной башне. Он поднял руку и остановил взвод. Пятьдесят винтовок вскинулись кверху, пятьдесят выстрелов слились в залп. Но все пятьдесят промахнулись. Человечек на башне все продолжал покачиваться под порывами ветра на последней ступеньке, держась за шпиль громоотвода. Тогда лейтенант определил дистанцию, и пять снайперов поставили рамки на двести пятьдесят. На пятом выстреле человечек на башне покачнулся. Он ухватился за край полотнища и потянул его к себе, привязанный конец не выдержал — оторвался. Ветер как бы кинул знамя навстречу человеку — оно обвило его тело, мигом запеленало в красное; фигурка оторвалась от ступенек и стремительно полетела вниз, прочертив на стене башни мгновенную, трепещущую и огненную в солнечных лучах красную линию. Лейтенант отдал приказ, и взвод загремел сапогами дальше — в сторону товарной станции. Паровозы ревели дружно и тревожно.

Стачка началась.

Бастовали тяга, движение, пути, ремонт, материальная служба. С минуты на минуту ожидали, что забастует и телеграф.

Козубенко перебежал десять путей и только тогда оглянулся на свой паровоз. С-815 едва маячил сквозь клубы пара. Сердце щемило от жалости и обиды: как это ужасно — заливать топку, портить и вот так, без присмотра, бросать свой паровоз! Рев родного гудка разрывал сердце. Козубенко побежал быстрее, прямо в депо.

Протопав по гулкому железному поворотному мосту, он влетел в ворота.

— Ваня! — крикнул он слишком громко, и эхо откликнулось десятком голосов под широкими стеклянными сводами.

Зилов уже ждал его. Он обтирал паклей руки. Из траншей вокруг выскакивали слесари. Они выползали из-под паровозов, спускались с котлов, спрыгивали с тендеров. Они хватали паклю, обтирали руки и говорили все сразу, одновременно, и нельзя было разобрать — что именно. Раздатчик, высунув голову из своего окошечка, испуганно вопил: «Инструмент сдавайте, инструмент сдавайте, ведь мне же потом отвечать!»

Козубенко приложил руки ко рту и закричал, поворачиваясь во все стороны:

— В вагонных мастерских митинг! Депо собирается во второй галерее, третий пролет! Все как один на митинг!

Но услышать и разобрать эти слова могли только ближайшие: эхо кинуло их под купол, и там они еще долго звучали, перекатываясь из края в край. Тогда Зилов схватил кусок мела и написал на тендере, стоявшем у ворот номер два:

«Все — в мастерские!»

Они выбежали. Зилов на ходу натянул свою австрийскую тужурку. Сирена в депо надсадно вопила, гудок в мастерских гудел низко и оглушительно, паровозы ревели со всех сторон — казалось, весь мир перекликался тревожными, взбудораженными голосами. Козубенко бросил взгляд направо, где на одиннадцатой, окруженный седым туманом, в последней агонии еще хрипел его С-815. Вдоль стены материального двора они направились к мастерским. Через забор то и дело перепрыгивали рабочие, из ворот они выбегали группами, из поселка Угольник двигалась большая толпа — это были те, кто сменился вчера и сегодня не выходил на работу. Все спешили туда же — к вагонным мастерским.

Торопливо, на бегу Зилов рассказывал Козубенко:

— Понимаешь, это, должно быть, провокация! Ты разве не слышал, сегодня ночью? Начальнику участка, потом инженеру Серошевскому и весовщику Гордиенко, Матвею, ну, гетманскому комиссару отдела — все окна вдребезги…

— Хулиганы!..

— Нет! Понимаешь, и везде на стены наклеили такие эмблемы из черной бумаги: рука и протянут указательный палец. Черная рука!..

— Что за ерунда! Это же кинокартина такая была, помнишь? Бандиты на месте преступления приклеивали черную руку. «Черная рука», так и картина называлась.

— Я думаю — провокация!

Пути у товарной станции были забиты эшелонами. Контора начальника уже бастовала — путевки транзитам выдавать прекратили, семафоры тоже не открывались. У паровозов толпились рабочие, переговариваясь с машинистами. Машинисты просили выпустить их до конечных станций — они приедут домой и присоединятся к стачке, ведь у них же остались там жены и дети. Кондукторские бригады в нерешительности топтались тут же, с дорожными сундучками в руках: их только что сняли с тормозных площадок пикеты забастовщиков. Худенький блондин в защитной гимнастерке, конторщик Викторович — все знали, что он один из организаторов стачки, — перебегал от бригады к бригаде, от паровоза к паровозу и призывал всех сохранять спокойствие, запастись ненадолго терпением: сейчас на митинге в мастерских все будет решено.

В стороне, на запасных путях, стояло несколько запломбированных эшелонов. Густые цепи немецких солдат в стальных шлемах, с гранатами у пояса, с винтовками на изготовку окружали их. Это были хлебные маршруты для Германии.