Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - Валерио Массимо Манфреди

разрядила напряжение. Хотя бояться никто не боялся, но предстоящий отказ от флота был определенной потерей, которая несла в себе предзнаменование: родина оставалась позади, и, быть может, навсегда.

Вскоре после начала пирушки Александр встал и собрался к выходу. Кипрское вино немножко оглушило его. Смущала все возрастающая раскованность Кампаспы, которая пила и ела, орудуя исключительно левой рукой, хотя вовсе не была левшой – просто правая была постоянно занята другим.

Оказавшись снаружи, царь велел подать Буцефала и галопом понесся прочь. Ему хотелось насладиться ароматом весны и светом взошедшей на небосклоне полной луны.

Десять телохранителей тут же последовали за ним, но их кони не могли поспеть за Буцефалом, который, не выказывая ни малейшего утомления, мчался вверх по склону горы Латмос.

Александр скакал долго, пока не почувствовал, что конь весь вспотел, и тогда перешел на шаг, но продолжал подниматься на открывавшуюся перед ним волнистую возвышенность, усеянную маленькими деревеньками и одинокими крестьянскими и пастушьими домишками. Телохранители, уже наученные опытом, держались на расстоянии, но не спускали с него глаз.

То и дело мелькали быстрые македонские конные разъезды, сопровождаемые собачьим лаем из дворов или внезапно взлетавшими птицами, потревоженными во время ночного отдыха. Македонское войско постепенно занимало внутреннее пространство Анатолии, где безраздельно господствовали древние племенные общины.

Вдруг на дороге, ведущей к маленькому городку Алинда, Александр заметил какое-то беспокойство: несколько всадников размахивали факелами, доносились крики и ругань.

Царь снял с крючка у седла македонскую широкополую шляпу и, нахлобучив ее и закутавшись в плащ, шагом направился в ту сторону.

Всадники остановили повозку, которую сопровождали двое вооруженных мужчин. Эти двое оказали сопротивление и выставили копья, отказываясь отдать транспорт.

Александр подъехал к македонскому отряду и жестом велел командиру приблизиться. Сначала тот ответил раздраженным жестом, но луна выхватила белое пятно в виде бычьей головы на лбу Буцефала, и македонянин узнал царя:

– Государь, но что…

Александр сделал ему знак говорить потише и спросил:

– Что здесь происходит?

– Мои солдаты остановили эту повозку и хотели узнать, кто и зачем едет на ней с охраной посреди ночи. Они оказали сопротивление.

– Вели своим всадникам отойти и объясни этим двоим охранникам, что им нечего бояться. Находящемуся в повозке лицу не будет причинено никакого вреда.

Командир патруля повиновался, но охранявшие повозку не двинулись с места. Из-за занавески послышался женский голос:

– Подождите, они не понимают по-гречески… – и, грациозно поставив ногу на подножку, на землю спустилась женщина с закутанным в платок лицом.

Александр попросил македонского командира посветить и подошел к ней:

– Кто ты? Почему ты едешь ночью в сопровождении вооруженной охраны? Кто еще с тобой?

Женщина открыла лицо. Оно оказалось поразительной красоты – с темными глазами в тени длинных ресниц, с красиво очерченными пухлыми губами. В гордой, полной достоинства осанке улавливался едва заметный трепет.

– Меня зовут… Митрианес, – ответила она после легкого колебания. – Ваши солдаты заняли мой дом и мои владения под горой Латмос, и потому я решила отправиться к мужу в Прузу, в Вифинию.

Александр бросил взгляд на командира патруля, и тот спросил:

– Кто еще в повозке?

– Мои сыновья, – ответила женщина и позвала их.

Из повозки выбрались два подростка, также поразительно красивые. Один сильно походил на мать, а другой очень отличался от нее: у него были аквамариновые глаза и белокурые волосы[26].

Царь внимательно посмотрел на них:

– Вы понимаете по-гречески?

– Нет, – ответила за них женщина, но от Александра не ускользнул ее многозначительный взгляд, брошенный сыновьям и словно предупреждавший: «Предоставьте говорить мне».

– Видимо, твой муж не перс: у этого мальчика светлые глаза и белокурые волосы, – сказал царь и заметил, что женщина смутилась. Он снял шляпу, открыв лицо, и шагнул к ней, пораженный ее красотой и аристократической силой ее взгляда.

– Мой муж – грек, он был… врачом фригийского сатрапа. Я давно не получала от него известий и боюсь, что с ним что-то случилось. Мы стараемся добраться до него.

– Но в такое время женщине с двумя детьми опасно ездить по дорогам. Будь моей гостьей в эту ночь, а завтра сможешь отправиться дальше с более подходящей охраной.

– Прошу тебя, властительный господин, не беспокойся. Я уверена, что с нами ничего не случится, если нас отпустят. Нам предстоит проделать такой долгий путь!

– Будь спокойна. Тебе нечего бояться, ни за себя, ни за сыновей. Никто не посмеет обойтись с тобой недостаточно почтительно. – Александр обернулся к своим воинам. – Проводите ее в лагерь!

Вскочив на коня, царь удалился, за ним поскакали телохранители, ни на мгновение не спускавшие с него глаз. По пути им встретился Пердикка, обеспокоенный исчезновением Александра:

– Я отвечаю за твою безопасность, и, если бы ты хотя бы предупреждал меня, когда уходишь, я бы…

Александр прервал его:

– Ничего не случилось, друг мой, и я могу сам позаботиться о себе. Как там проходит ужин?

– Как обычно, но вино слишком крепкое, наши не привыкли к такому.

– Надо привыкать ко всему. Поехали назад.

Прибытие повозки с иностранными охранниками вызвало в лагере возбуждение и любопытство. Перитас принялся лаять, и даже Лептина начала спрашивать:

– Кто там, в повозке? Где вы их нашли?

– Приготовь в этом шатре ванну, – велел ей царь, – и постели для двух мальчиков и женщины.

– Женщины? Кто эта женщина, мой господин?

Александр бросил на Лептину пронзительный взгляд, и она беспрекословно повиновалась, а он сказал:

– Когда приведет себя в порядок, скажи ей, что я жду ее в своем шатре.

Из стоявшего поодаль шатра военных советов доносились непристойные крики, нестройные звуки свирелей и флейт, женский визг и рычание Леонната, перекрывавшее весь прочий шум.

Александр велел принести поесть – свежих фиг, молока и меда, – а потом взял в руки портрет Мемнона, оставленный Апеллесом у него на столе, и был поражен выражением бесконечной печали, которое художник придал этому лицу.

Он снова поставил портрет на стол и стал читать пришедшие в последние дни письма: одно – от регента Антипатра, сообщавшего, что ситуация в стране в целом спокойна, если не считать невоздержанности царицы, которая жаждет заниматься государственными делами; а другое – от Олимпиады с жалобами на то, что регент лишил ее всякой возможности вести себя в соответствии со своим положением.

Ни слова про пышные дары, что он послал ей после победы при Гранике. Возможно, они еще не прибыли.

Глава 18

Александр оторвался от письма и посмотрел на женщину. С чуть подведенными черным, на египетский манер, глазами, в льняном зеленом платье восточной работы, с черными, как вороново крыло, волосами, по-гречески собранными на макушке серебристой