Богач, бедняк. Нищий, вор. - Ирвин Шоу

Сквозь гром оркестра и собственное тяжелое дыхание он слышал, как кричит Джин, но ее крики доносились до него приглушенно, словно издалека.

Данович, зная, что Томас получил травму, попытался зайти сзади. Томас заставил себя повернуться. Данович прыгнул на него, и Томас ударил его молотком повыше локтя. Рука Дановича повисла плетью, но он продолжал размахивать левой. Как только он оставил голову без прикрытия, Томас ударил его по виску — не прямым, а боковым ударом, но и этого оказалось достаточно. Данович пошатнулся и упал на спину. Томас тут же оседлал его и занес молоток над его головой. Данович, задыхаясь, заслонил здоровой рукой лицо. Том трижды ударил его молотком — по плечу, по кисти, по локтю, и все было кончено. Обе руки Дановича бесполезно замерли вдоль туловища. Томас поднял молоток, чтобы прикончить его. Глаза Дановича помутнели от страха, с виска по бледнеющему лицу стекала темная струйка крови.

— Нет! — закричал он. — Нет! Не убивай меня! Пожалуйста! — Его голос сорвался на визг.

Томас лежал сверху на Дановиче, пытаясь отдышаться. Левая рука по-прежнему держала молоток над головой. Если кто-нибудь и заслуживал, чтобы его убили, то это именно Данович. Да, но Фальконетти тоже заслуживал, чтобы его убили. Пусть это сделает кто-нибудь другой. Томас перевернул молоток и запихнул его рукояткой в судорожно дергающийся рот Дановича. Он чувствовал, как ломает ему передние зубы. Сейчас Томас уже не был способен убить этого человека, но страдания Дановича его мало трогали.

— Помоги мне встать, — сказал он Джин. Она сидела на раскладушке, прижав руки к груди, и тяжело дышала, словно тоже участвовала в драке. Медленно, неуверенно поднявшись, она подошла к нему, подхватила под мышки и потянула. Томас поднялся на ноги и, шагнув в сторону от дрожавшего на полу тела, чуть было не упал снова. Голова у него кружилась, и комната плыла перед глазами, но мысли не путались. Увидев на спинке единственного в подвале стула белое пальто Джин, он сказал:

— Надень его.

Свитер на Джин был порван, и они не могли пройти через зал. А сможет ли он вообще идти? Ему пришлось обеими руками переставлять поврежденную ногу шаг за шагом, пока они поднимались по лестнице. Дановича они оставили лежать на цементном полу. Из его разбитого рта торчал молоток и, пузырясь, текла кровь.

Шоу в «Розовой двери» шло без перерыва. К счастью, в зале было темно, если не считать луча света, направленного на готовившуюся раздеваться девицу в черной амазонке, в котелке, сапогах и с кнутом. Тяжело опираясь на плечо Джин, Томас умудрился не слишком хромать, и они уже почти выходили из клуба, но тут один из троицы, сидевшей возле двери, заметил их. Он встал и крикнул:

— Allo! Vous la. Les Americains. Arretez. Pas si vite.[14]

Но они уже вышли за дверь и кое-как зашагали вперед. Мимо ехало такси, Томас остановил его. Джин еле втащила Томаса в машину, потом забралась сама, и такси уже мчалось в Антиб, когда человек, окликнувший их в зале, вышел на улицу и стал их искать.

В такси Томас обессиленно откинулся на спинку сиденья. Джин, кутаясь в белое пальто, забилась в угол подальше от Томаса. Он не обиделся на нее за это — ему самому был отвратителен исходивший от него запах пота, смешавшегося с запахом Дановича, крови и сырого подвала. На какое-то время он не то потерял сознание, не то задремал и открыл глаза, когда машина уже приближалась к порту Антиба. Джин плакала навзрыд в своем углу, но Томас мог сегодня уже не беспокоиться о ней. Когда они подъехали к причалу, у которого стояла «Клотильда», он засмеялся.

Его смех подействовал на Джин как удар кнута. Она тотчас перестала плакать.

— Над чем ты смеешься, Том? — спросила она.

— Я вспомнил врача в Нью-Йорке, — ответил он. — Он советовал мне подольше избегать резких движений и любого перенапряжения. Видел бы он меня сегодня!

С трудом самостоятельно выбравшись из машины, Том расплатился с таксистом и, хромая, стал подниматься по трапу следом за Джин. У него снова закружилась голова, и он чуть не свалился в воду.

— Помочь тебе дойти до каюты? — спросила Джин, когда они наконец были на палубе.

— Не надо, — отмахнулся он. — Иди к себе и скажи мужу, что ты вернулась. Придумай какое-нибудь объяснение.

Она наклонилась и поцеловала его в губы.

— Клянусь, больше до смерти не возьму в рот ни капли.

— Ну что ж, — сказал он, — в таком случае этот вечер все-таки не пропал даром. — И, чтобы смягчить сказанное, легонько похлопал ее по нежной, как у ребенка, щеке.

Кейт не спала, и в каюте горел свет. Увидев его, она охнула.

— Тсс, — предостерегающе произнес Томас.

— Что случилось? — шепотом спросила она.

— Чудо! Мне удалось не убить человека. — Он обессиленно упал на койку.

— А сейчас оденься и съезди за врачом.

Он проснулся рано, разбуженный шипением воды — Дуайер и Уэсли поливали из шланга палубу. Колено у него было плотно забинтовано, а двигая плечом, он каждый раз морщился от боли. Но могло быть и хуже. Врач сказал, что переломов нет, однако сильно повреждено колено и, вероятно, связки.

Опираясь на здоровую руку, Том слез с койки и встал на одной ноге перед маленьким зеркалом. Лицо его было изуродовано. Там, в подвале, он не почувствовал этого, но когда он бросился на Дановича, то ударился лицом о цементный пол, и сейчас нос у него распух, губа вздулась, на лбу и скулах темнели глубокие ссадины. Врач промыл ему царапины спиртом, и лицо болело у него меньше, чем все остальное, тем не менее он боялся, что Инид, взглянув на него, в ужасе закричит «мама!».

Он стоял перед зеркалом голый — грудь и плечи были покрыты черно-синими кровоподтеками. Чтобы надеть брюки, ему пришлось потратить пять минут, а рубашку он так и не сумел натянуть. Он взял ее с собой и, прыгая на здоровой ноге, двинулся в камбуз. Кофейник уже стоял на плите. Кейт выжимала апельсины. Как только врач сказал ей, что с Томасом не случилось ничего страшного, она немедленно успокоилась и стала прежней, деловитой и хозяйственной. Когда врач ушел, Томас, ложась спать, рассказал ей обо всем.

— Хочешь поцеловать своего красавца жениха? — спросил он.

Она улыбнулась, нежно поцеловала его и помогла надеть рубашку.

— Кто-нибудь уже знает?

— Я ничего не говорила ни Уэсли, ни Кролику, а остальные еще спят, — ответила она.

— Если спросят — я подрался с пьяным у «Ле Камео», — сказал Томас. — Это послужит наглядным уроком тем, кто решит напиться на собственной свадьбе.

Кейт кивнула.

— Ну ладно, — сказал он. — Я, пожалуй, уже могу идти на палубу и начинать врать.

Когда Дуайер и Уэсли увидели его, Дуайер всполошился:

— Боже мой, что ты с собой сделал?

А Уэсли охнул:

— Па!..

— Я расскажу, когда мы соберемся все вместе, — сказал Томас. — Повторять эту историю сто раз я не намерен.

Рудольф с дочерью поднялись на палубу, и Томас по его лицу понял, что Джин рассказала ему всю правду или почти всю правду о вчерашней ночи. Инид сказала лишь:

— Дядя Том, ты сегодня такой смешной!

— Это уж точно, милая, — улыбнулся Том.

Рудольф вскользь заметил, что у Джин болит голова и она осталась лежать в постели, а он после завтрака отнесет ей апельсиновый сок. Когда они сели за стол, на палубу поднялась Гретхен.

— Господи, Том, что с тобой случилось? — в ужасе спросила она.

— Я ждал, когда кто-нибудь задаст мне этот вопрос, — ответил Томас. Затем он рассказал историю о драке с пьяным у «Ле Камео». Только тот пьяный оказался не таким пьяным, как он сам, смеясь, заметил он.

— Ах, Том, — рассеянно сказала Гретхен, — а я думала, ты бросил драться.

— Я тоже так думал, но тот пьяный думал иначе, — ответил он.

— Ты тоже там была, Кейт? — укоризненно спросила Гретхен.

— Я спала, — спокойно ответила та. — Он ускользнул потихоньку. Мужчины, они ведь такие, сама знаешь.

— По-моему, это просто стыдно, — сказала Гретхен. — Чтобы большие, взрослые мужчины дрались!..

— Я тоже так думаю, — кивнул Томас. — И особенно стыдно, когда избивают тебя самого. А теперь давайте завтракать.

Позже, тем же утром, Томас и Рудольф сидели вдвоем на палубе.

— Джин все мне рассказала. Я не знаю, как тебя благодарить, Том, — сказал Рудольф.

— Брось ты. Ничего особенного. Просто Джин, с ее воспитанием, все это могло показаться страшнее, чем на самом деле.

— Вчера все целый день пили, — горько сказал Рудольф. — А потом еще мы с Гретхен перед ужином уселись пить на палубе. Ей просто было невозможно устоять. Алкоголики порой бывают такими хитрыми. Не представляю себе, как она сумела встать с постели, одеться и улизнуть с «Клотильды», не разбудив при этом меня… — Он покачал головой. — Последнее время она так хорошо себя вела, что я перестал беспокоиться. А стоит ей выпить рюмку-другую, и она уже собой не владеет. Становится просто другим человеком. Надеюсь, ты не думаешь, что она и в трезвом виде шатается по ночам бог знает где и ловит мужчин?