Критская Телица - Эрик Хелм

— Как знать, — улыбнулся египтянин, и Эпей не понял, к чему из им сказанного относится ответ. Но рукопожатие ответное было в меру крепким и достаточно продолжительным.

— Я тоже тебя не забуду, — молвил Менкаура — Лети осторожно, береги силы, старайся ловить восходящие потоки горячего воздуха.

— Спасибо, — ухмыльнулся Эпей. — Участь Икара не по мне...

— И еще, — добавил Менкаура. — Маленькая жреческая премудрость... Прощальный совет...

Эпей вскинул брови.

— Несущая сила подобного крыла возрастает согласно скорости. Набрав достаточную высоту, можно падать без боязни — едва лишь быстрота полета сделается достаточной, крыло, при известной сноровке, само поможет вознестись опять. Воздух плотен, Эпей. И держит независимо от того, летишь ты ровно, или устремляешься отвесно. В воздухе опора везде, всюду, при любом положении![66]

— Верю, — просиял эллин. — Я и сам размышлял над этим. А ты окончательно развеял последние сомнения.

— Прощай, дружище, — прошептал Менкаура. — Будьте счастливы оба — Иола и ты...

— Прощай. Спасибо тебе за все, — отвечал Эпей.

Тяжелые дверные створки начали расходиться.

Мастер помедлил еще мгновение и решительно двинулся прочь из дворца.

Менкаура неторопливо направился вспять.

Глава тринадцатая. Греческий огонь

Жизнь береги, человек, и не вовремя в путь не пускайсяТы через волны морей; жизнь ведь и так недолга.

Автомедонт. Перевод М. Грабарь-Пассек

Огромному орлу-ягнятнику в это памятное утро не повезло.

Козопас Клеон услыхал тревожное блеяние, отчаянный собачий лай, и вырвался из шалаша как раз вовремя, чтобы увидать крылатого грабителя, стремительно падающего из поднебесья на разбегающееся во все стороны стадо. Уже приноровившийся скогтить ближайшего перепуганного козленка орел рванулся в сторону, избегая столкновения с метко запущенным, вертевшимся и свистевшим в воздухе пастушьим посохом.

Трое псов исступленно метались по просторному пастбищу, лязгали зубами, подпрыгивали, точно стремились достичь хищника, описывавшего неторопливые круги локтях в пятидесяти над землей.

Злобно погрозив орлу кулаком, Клеон подбоченился и застыл с обращенным к небу лицом.

Обманутый в лучших ожиданиях, лишившийся вожделенного завтрака ягнятник отнюдь не собирался покорно покидать охотничьи угодья. С негодующим клекотом он витал невысоко над плоскогорьем, дразнил пастуха и собак, доводил коз до полного ужаса и все еще не терял надежды поживиться.

Тщетно.

Собаки знали свое дело не хуже, чем орел свое, и быстро загнали стадо под прикрытие ближайшей рощицы, за которой почти отвесно вставал исполинский склон Левки. А Клеон поворачивался на месте и не спускал с орла внимательного взора. В правой руке пастуха возникла самодельная праща, и увесистый голыш уже лежал наготове в мелкой деревянной чашке, укрепленной меж двух сыромятных ремней.

Орел сделал новую попытку обрушиться на замешкавшихся коз, и камень завыл так близко, что ягнятника ударило воздушной волной.

— Убирайся! — во всю глотку заорал Клеон, крутя пращой. — Убирайся, тварь, убью!

Опытный велит[67], обученный метать свинцовые шарики с одного внезапного замаха, наверняка посмеялся бы над грозным видом, с которым козопас вертел оружие, однако ягнятник понятия не имел о воинском искусстве и почел за благо не связываться с человеком, явно способным причинить немалый вред.

Орел описал последний плавный круг, неторопливо взмахнул огромными крыльями и ушел в поднебесье, направляясь к северо-западу. Клеон проводил его пристальным взглядом — и внезапно распахнул рот.

Подобно всем горцам, пастух обладал исключительно острым зрением.

— Это что еще та... — начал козопас и растерянно умолк.

Смигнул.

Протер глаза.

— ... кое..? — выдавил он мгновение спустя.

* * *

— Тревога! — опять заорал Идоменей. — Оглохли, акульи выродки?

— Тревога, — повторил очнувшийся от замешательства стражник. — Тревога-а-а!..

Зычный вопль раскатился далеко и внятно. Миновало несколько секунд — и возле восточного входа отчаянно заревела букцина, длинная медная труба, чей голос был слышен в тихую погоду на добрую милю. Грозный сигнал пронесся над кидонскими кварталами, гулким эхом достиг зеленых предгорий, отразился от склонов, прянул назад.

Ему ответила вторая букцина — где-то в городе. Затем вступила третья — уже возле самой гавани. Оповещение в критском флоте было налажено весьма изрядно.

Корабельные горны подхватили грозную песнь, и вскоре над портом пронесся долгий внушительный рев, едва ли намного уступавший силой звуку двух-трех гудков, издаваемых нынешними теплоходами.

Через полминуты он умолк.

И тогда новый, более замысловатый сигнал проследовал от Кидонского дворца к застывшим на якорных стоянках боевым судам. Сигнал довольно долгий, прерывистый, полузабытый бравыми капитанами, из коих не один и не два просто ушам не поверили.

Давным-давно уже не распоряжался лавагет выслать немедленную погоню и вернуть в гавань самовольно ушедший корабль.

— Не разумею, — буркнул бравый Эсимид, появляясь на палубе и сощуриваясь. — Греки уплыли с высочайшего дозволения... Их сопровождает Эсон — самолично!

— Сигнал несомненен, о господин, — почтительно возразил пожилой келевст.

— Что да, то да... Но, получается...

Эсимид помолчал, махнул рукой и скомандовал:

— Якорь выбрать! Гавань покидать на двух нижних весельных рядах! За мысом вступают все — и таранный темп! Шевелись!

Четыре стоявших поодаль пентеконтеры уже двинулись, растягиваясь вереницей, дабы не мешать друг другу и не столкнуться подле северного мыса.

Критские моряки отлично знали свое дело.

И, пятикратно превосходя беглецов численностью, отнюдь не сомневались в исходе необычного предприятия.

* * *

Эпей взбирался по скалистым откосам с быстротой и легкостью небывалыми, какими даже в золотом, полном нерастраченных сил детстве не обладал. Чудесное снадобье Менкауры действовало безукоризненно. Мастер проворно работал ногами, подтягивался, перемахивал трещины в сланцах, отыскивал еле заметные уступы, на которые в иное время и глянуть побоялся бы, — а сейчас бестрепетно ставил краешки сандалий и смело продолжал восхождение.

Тремя часами раньше этруск проделал тот же самый путь в темноте, обливаясь холодным потом, проклиная все и вся, диву даваясь, как рассчитывал безумный грек взобраться на эдакую крутизну, волоча за плечами огромное треугольное крыло.