Наполеон - Дмитрий Мережковский

— Я не поеду на Св. Елену, — говорил он приближенным. — Это постыдный конец… Скорее кровь моя обагрит палубу «Беллерофона»!

— Да, государь, — храбрились те, — лучше будем защищаться так, чтобы нас всех перебили, или взорвем пороховой погреб![1052]

В тот же день император вышел, по обыкновению, на палубу, чтобы взглянуть на множество собравшихся лодок с любопытными, и «лицо его было такое же, как всегда», вспоминает очевидец.[1053] Уже покорился. «Лучше меня никто не умеет покоряться необходимости; в этом настоящая власть разума, торжество духа».[1054]

«Беллерофон» был слишком мал для дальнего плавания. В Портсмуте снаряжали большой военный фрегат, «Нортумберлен», под командой адмирала Кокберна (Cockburn). Но фрегат еще не был готов. Только 4 августа вышел «Беллерофон» из Плимута навстречу «Нортумберленду».

Весь этот день Наполеон просидел у себя в каюте запершись. Приближенные были в тревоге: знали, что он носит при себе спрятанную в платье скляночку с ядом; опасались, как бы не отравился.

Вечером вошел к нему Монтолон, с таким испуганным видом, что император сразу понял, в чем дело.

— Рады бы англичане, чтоб я себя убил! — проговорил, смеясь.[1055]

О самоубийстве все-таки думал.

«Мне, дорогой мой, иногда хочется вас покинуть, и это не так трудно, — говорил Лас Казу. — Стоит только немного вскружить себе голову… Тем более, что мои убеждения этому нисколько не препятствуют… В вечные муки я не верю: Бог не мог бы допустить такого противовеса Своей бесконечной благости; особенно за такое дело, как это. Ведь что это, в конце концов? Только желание вернуться к Нему немного скорее…»

Лас Каз заговорил, как всегда говорят в таких случаях, о терпении, мужестве, о возможной перемене обстоятельств к лучшему.

— Может быть, вы и правы, — сказал Наполеон, выслушав его внимательно. — Да, человек должен исполнить свою судьбу, это и мое великое правило. Ну что ж, исполним!

«И он заговорил о другом, спокойно, даже весело».[1056]

Счел, однако, нужным сочинить или подписать сочиненный Лас Казом «Протест»:

«Я протестую торжественно, пред лицом Бога и людей, против совершаемого надо мною насилия… Я не пленник, — гость Англии… Только что я взошел на борт „Беллерофона“, — я сел у очага британского народа… Если английское правительство, отдавая приказ капитану „Беллерофона“ принять меня, готовило западню, оно обесчестило себя и свое знамя… Я взываю к истории: история скажет, что враг, двадцать лет воевавший с английским народом, пришел к нему свободно, в своем несчастье, искать убежища под его законами… И чем же ему ответила Англия?.. Лицемерно подала ему руку, а когда он принял ее, убила его».[1057]

Надо сказать правду: все это, может быть, не так убедительно, как он думал или хотел бы думать. Детское простодушие в политике не прощается. Он сам знает, что тяжело земле его носить.

«Когда я умру, весь мир вздохнет с облегчением: „уф!“[1058] Могла ли Англия принять такого гостя? Мера за меру: Англия поступила с Наполеоном не хуже, чем он — с испанским королем». Плимут за Байону, Англия могла бы ответить ему его же словами: «когда моя великая политическая колесница несется, надо, чтоб она пронеслась, и горе тому, кто попадется под ее колеса!..»

Есть жертва в том, что постигло его; но есть и казнь, — нельзя сказать, чтоб несправедливая, и лучше бы он терпел ее молча.

7 августа «Нортумберленд» взял на свой борт императора и тотчас поднял паруса.

По синим волнам океана,Лишь звезды блеснут в небесах,Корабль одинокий несется,Несется на всех парусах.Не гнутся высокие мачты,На них флюгера не шумят,И молча в открытые люкиЧугунные пушки глядят…Есть остров на том океане,Пустынный и мрачный гранит;На острове том есть могила,А в ней император зарыт…Зарыт, живой в гробу.

III. СВ. ЕЛЕНА. 1815–1821

«Остров Св. Елена — крутая, почти отвесная скала, длинная, узкая, гладкая, темная, более похожая на исполинский, плавающий на океане гроб, чем на землю живых».[1059]

Плоскогорье Репорте Хилль (Rupert's Hill), на высоте тысячи шестисот футов над уровнем моря, с покинутой фермой Лонгвуд (Long-wood), бывшим скотным двором, где поселили императора, — самое кромешное место этого кромешного острова. Черные скалы — тюремные стены; низкие тучи — тюремные своды; всюду кругом бездонные пропасти да беспредельный океан. Как бы «тот свет», «страна без возврата».[1060] Дантова ада преддверие с надписью:

Всякую надежду оставьте, входящие.

Здесь сама природа — проклятая узница ада, осужденная на вечные муки. Все один и тот же ветер — юго-восточный пассат; все одно и то же лютое солнце тропиков. «Этот ветер разрывает мне душу, это солнце сжигает мне мозг!» — жалуется император.[1061] Все одно и то же время года — ни зима, ни лето, ни весна, ни осень, а что-то между ними среднее, вечное. Восемь месяцев — дождь, ветер и солнце, а остальные — солнце, ветер и дождь: скука неземная, однообразие вечности.

Почва Летейская — меловая глина, от дождя клейкая, липнущая к ногам таким тяжелым грузом, что трудно ходить: ноги, как в бреду, не движутся.

Зелень тоже Летейская: чахлые, скрюченные ветром все в одну сторону, каучуковые деревья, сухие морские верески, жирные кактусы да бледный, с ядовитой слюной, молочай.

Низко по земле ползущие облака-призраки: входишь в такое облако, и вдруг все исчезает в тумане; исчезаешь и сам, — сам для себя становишься призраком.

Гроз не бывает на острове: горный пик Дианы — громоотвод; только удушье, томление бесконечное.

Лучшего места для Наполеонова ада сам дьявол не выбрал бы.

«Английские дипломаты, когда он попался им в плен, более всего желали, чтобы кто-нибудь оказал им услугу — повесил или расстрелял его, а когда никого не нашлось для этого, решили посадить его под замок, как карманного воришку, pick pocket», — говорит лорд Росбери.

«Если бы англичане убили Наполеона сразу, это было бы великодушнее», — говорит Лас Каз, соузник императора.[1062]

«Я себя не убью, — говорит он сам, — я не сделаю этого удовольствия моим врагам… Я поклялся выпить чашу до дна, но, если бы меня убили, я был бы рад».[1063]

И вспоминая недавний расстрел короля Мюрата в Калабрии: «калабрийцы оказались менее варварами, более великодушными, чем люди из Плимута».[1064] — «Если бы я узнал, что получен приказ о моем расстреле, я счел бы это за милость и был бы счастлив».[1065]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});