Сердце Запада - Пенелопа Уильямсон

– В Китае у девушки никогда нет права выбора, решение за нее принимает семья. И даже если она выходит замуж против воли, это на всю жизнь.

– Чью жизнь? Ее или его? Разве в вашем Китае вдовы не вступают в брак повторно?

– Для женщины снова выйти замуж означает опозорить свое вдовство. Брачные узы длятся и в загробной жизни.

Джере Скалли оттолкнулся от прилавка и стал расхаживать по лавке. Взял стереоскоп и поднес его к свету фонаря, открыл банку с английской солью и понюхал её, морща большой варварский нос, пролистал стопку торговых карточек с готовыми лекарствами.

– Я смастерил для тебя подарок, – сказал Джере, внезапно повернувшись, чтобы посмотреть на нее. Он вытащил из глубокого кармана своего пиджака что-то деревянное, и Эрлан резко втянула в себя воздух. Это оказалось резное изображение священного храма — такой изящной работы, что можно было разглядеть каждую плитку и каждый камень, крошечных сторожевых драконов на углах крыш, даже миниатюрный баньян за двустворчатыми дверями.

– У мисс Лули Мэйн, школьной учительницы, есть книга с картинками про Китай, – объяснил Джере. – И в ней я увидел одно из тех зданий, о которых ты говорила на празднике, пагоду. Ну и вырезал по образцу и подобию.

Джере протянул девушке фигурку, но Эрлан боялась прикоснуться к ней. Боялась, что если дотронется, то сразу разразится слезами, а потом уже не сможет остановиться.

– Помнишь свои слова о пагоде, которая стоит тысячу лет? Я буду ждать тебя, Лили, столько, сколько придется. Пусть даже тысячу лет.

– Нет! – Эрлан оттолкнула прекрасный, но в то же время ужасный подарок и попятилась от Джере. – Нет, ты не должен. Я обязательно уеду отсюда. Вернусь в свой лао-чиа, чтобы там окончить дни свои.

– Тогда я последую за тобой, и ты сможешь окончить свои дни со мной.

– О, ты упрям, как ведро риса!

Джере вскинул голову, и уголки его рта приподнялись в озорной усмешке.

– Ведро риса? Как ведро может быть упрямым? Оно же просто стоит и все, разве нет?

– Это старая китайская мудрость.

– А по мне, так обыкновенная глупость. – Гость осторожно поставил пагоду на прилавок и шагнул к Эрлан, устремив взгляд на ее лицо, а его собственное стало жестким, как буримый им гранит. — У тебя очаровательные губы, Лили, – пророкотал Джере, и его глубокий голос опьянял подобно фимиаму. – Даже когда они упрямо поджаты, как сейчас. Я хочу поцеловать твои губы...

– Нет! – Эрлан чуть снова не упала на бочку с вениками в попытке убежать от мужчины подальше. – То, что ты предлагаешь — постыдно и бесчестно. Если ты будешь настаивать на своем, я постараюсь, чтобы наши пути никогда не пересекались.

– Ты и так стараешься.

– Я буду стараться еще сильнее. – Она имела в виду именно то, что сказала. Эрлан вздернула подбородок, чтобы показать Джере, что не шутит.

Тот секунду внимательно изучал ее, а затем резко кивнул.

– Ладно, я больше не буду говорить о поцелуях, – сдался он, и китаянка в недоверии чуть не фыркнула вслух. Какой дурак поставит на смирение Джере хотя бы одну монету?

Стук в дверь вспугнул их обоих. Волна облегчения захлестнула Эрлан, и она поспешила отпереть замок.

– Хуань йин[44]! – с показной радостью воскликнула китаянка, распахивая дверь, но затем ее лицо озарилось искренней улыбкой. – Ханна! Добро пожаловать! Заходи же, заходи! Сейчас поставлю на плиту чайник. – Эрлан замерла, когда миссис Йорк оказалась на свету. – Что такое? Что-то случилось?

Ханна сняла капюшон плаща с соболиным подбоем. Ее руки дрожали, а глаза блестели от страха.

– К-Клементине пришло время рожать. А этот дурак-доктор до конца недели отправился колесить по округу.

Эрлан издала низкий нечленораздельный возглас, повернулась и поспешила к полкам за прилавком, где хранились лекарства.

– У меня есть кое-какие травы, которые могли бы помочь, – бормотала она, открывая ящики. Китаянка наполнила травами маленькие бумажные пакетики и засунула их в свое ханьфу.

Эрлан подняла глаза и поймала устремленный на нее взгляд великана. Ей показалось странным, что она чувствует, когда он просто смотрит на нее. Чувствует, как его взгляд обжигает и вызывает покалывающее ощущение в груди, будто дьявольское виски.

– Мистер Скалли... вас не затруднит оказать мне любезность и присмотреть за лавкой, пока не вернется мой муж?

– Мне в радость оказать тебе любезность, Лили, – мягко сказал он, и на мгновение Эрлан потерялась в его теплой и нежной улыбке.

Китаянка услышала позади себя шаги Ханны и повернула голову, разрушив чары.

– У меня тут целебная мазь из полыни, листья пиретрума, женьшень и сибирский ясменник.

– Ты знаешь, что с ними делать?

– О да. У моего отца много младших братьев, у каждого из которых по несколько жен и наложниц. Я много раз присутствовала при рождении детей.

– Слава Богу, – вздохнула от облегчения Ханна. – Я заходила к другим женщинам — миссис Мартин, жене священника и миссис О'Флэррэти, чей муж раньше заведовал «Четырьмя Вальтами». Они отказались пойти со мной, поскольку Клементина находится в моем непотребном доме. – Она горько усмехнулась. – Будто думают, что подхватят какую-нибудь омерзительную заразу, едва переступят мой порог. 

* * * * *

Дождь со снегом моросил с ночного неба, покрывая льдом улицы и дощатые настилы. Ветер колол лица острыми как гвозди ледяными иглами, пока женщины пробирались через борозды застывшей слякоти с зазубренными краями. Вихрь закручивал юбки вокруг ног и хлестал волосами по щекам. Скрипел вывесками, дико раскачивая их, и заглушал доносящиеся из салунов звуки пианино и банджо.

Порыв ветра втолкнул путниц в тепло и уют дома. Приподняв ханьфу, Эрлан заспешила вверх по лестнице следом за Ханной и шагнула в спальню, где пахло уксусной водой.

Над постелью склонилась женщина с татуировками на лице, обтирая обнаженные груди и живот Клементины. Она выпрямилась и повернулась к вошедшим. По изуродованным щекам текли ручейки слез.

– Я принесла теплой воды из запасов и поставила подогреваться еще, – сказала она. – Как только закипит, сразу же принесу.

 Клем на постели мучилась родами, ее заполошное дыхание казалось громче ветра на улице. Пот бежал по коже ручейками. Схватки были сильными и стремительными, живот содрогался, ноги тряслись, но похоже было, что роженица не осознает свое состояние. Клементина – ее сущность – пребывала в наводящей ужас неподвижности, словно находилась вне тела женщины, изо всех сил старающейся произвести на свет ребенка. Ее лицо выглядело бледным, как старый воск.