Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

В своем желании привлечь внимание европейской общественности к режиму Николая I Тургенев предвосхитил Герцена. Но, несмотря на сближающие их черты – политическую эмиграцию, ненависть к произволу, царящему в России, стремлению к установлению в ней законности и порядка, уничтожению крепостного права и т. д., – они расходились по ряду кардинальных вопросов. Тургенев был чужд любых проявлений социалистической идеи, разделяемой Герценом. В свободной конкуренции, существующей во всех сферах, он видел залог общественного прогресса и основу цивилизации вообще. Но еще в большей степени их разделял вопрос об освободительном движении в России. Герцена на рубеже 1840–1850-х гг. все чаще посещают мысли о русской революции. Он пишет книгу «О развитии революционных идей в России», не лишенную внутренней полемики с «Россией и русскими»[950].

Если для Тургенева правительство и общественное мнение являются естественными союзниками в деле освобождения крестьян, то для Герцена русское правительство – главный тормоз общественного прогресса и главный поработитель русского народа. Их интересы настолько несовместимы, что само правительство в глазах Герцена не является русским: «Русское правительство – не русское, но вообще деспотическое и ретроградное»[951]. Отсюда расхождение и в оценке декабризма. Существующее в историографии противопоставление герценовской и тургеневской концепции декабризма как революционной и либеральной не способно вместить в себя все аспекты этой проблемы. Оставляя в стороне споры о происхождении самого слова «декабризм» и его различных трактовках[952], отметим, что практически все исследователи, пишущие на эту тему, признают, что именно Герцен закрепил за этим словом терминологическое значение. Для него декабрист прежде всего участник восстания 14 декабря 1825 г. Но декабристами Герцен называет не только участников, но и других членов тайных обществ, не принимавших участия в восстании, тем самым подчеркивая, что своей конспиративной деятельностью они так или иначе способствовали подготовке восстания на Сенатской площади. Следовательно, само восстание признается высшей точкой всего движения декабристов.

Тургенев же настаивал на том, «что восстание явилось результатом стихийных действий нескольких лиц, а не было подготовлено обществом». Его непосредственной причиной стало междуцарствие, «когда из-за отказа великого князя Константина возникла неясность, кто займет престол. Таким образом, восстание не было заранее намеченной целью общества, а стало следствием совершенно исключительного события, которое по сути своей, несомненно, могло вызвать у людей, недовольных существующим строем, мысль о восстании»[953].

Таким образом, круг людей, действительно виновных в вооруженном выступлении, ограничивается теми, кто принимал в нем непосредственное участие, но и для них Тургенев находит смягчающие вину обстоятельства. Большинство же членов тайных обществ, особенно те, кто стояли у его истоков, не должны нести никакой ответственности. Они желали того, что и сам Александр I, – уничтожения рабства в России. Анализируя по пунктам «Донесение Следственной комиссии», Тургенев показывает его полную юридическую несостоятельность и прямо заявляет, что «в цивилизованной Европе не бывало подобного уголовного процесса»[954]. Можно сомневаться в искренности Тургенева, стремящегося максимально сгладить антиправительственный характер декабристских организаций (сам жанр объяснительных записок не располагает к искренности), но нельзя не согласиться с ним в том, что вина тех членов тайных обществ, которые не участвовали в восстании, юридически доказана не была. Авторы «Донесения Следственной комиссии» совершали чудовищную подмену понятий: разговоры о восстании они подменяли планами восстания. Между тем совершенно очевидно, что план восстания никогда не ограничивается лишь идеологическим обоснованием. Гораздо более важно решение практических вопросов и в первую очередь организационно-финансовых. Но ни одного доказательства ведущейся в этом направлении работы в ходе следствия добыто не было. Таким образом, не было доказано главное: что цель общества состояла в подготовке вооруженного восстания, а значит, не был доказан преступный характер этого общества, и все лица, не участвовавшие в восстании, были незаконного осуждены на смерть и длительные сроки заключения.

Герцена, в отличие от Тургенева, меньше всего интересовал вопрос о юридической стороне процесса декабристов. Он подходил к этой проблеме с нравственными и политическими критериями. Поэтому декабристы в его представлении выглядели как мученики и борцы с самодержавием. Таким образом, злейший враг николаевского режима, Герцен невольно для самого себя следовал его судебной логике, путая намерения и деяния, слова и поступки.

Тургенева не могла устроить герценовская концепция. Она не отвечала его всегдашней убежденности, что единственно возможным путем реформ в России может быть только путь сверху. Сформулировав еще в молодости вышеприведенный принцип о том, что «все в России должно быть сделано Правительством; ничто самим народом», он так и остался верен ему. К тому же революционная легенда Герцена, при всем его преклонении перед подвигом декабристов, в глазах европейской общественности, более восприимчивой к вопросам права, чем русской, пусть косвенно, но подтверждала их вину, а значит, и вину Тургенева, меньше всего желавшего иметь репутацию беглого преступника. И наоборот, обоснованием юридической несостоятельности обвинения, выдвинутого против декабристов и против него лично, Тургенев представлял своих товарищей по тайным обществам борцами против рабства и беззакония, преследуемыми на родине по политическим причинам.

Прошло десять лет со дня выхода в свет «России и русских», и страна, как в дни тургеневской молодости, опять вступила на путь либеральных реформ. При этом давление со стороны общественного мнения на власть после поражения в Крымской войне было несравненно сильнее, чем после победы над Наполеоном в 1814 г. В первом случае сама ситуация победы примиряло общество с абсолютизмом. Теперь же поражение было воспринято в первую очередь как поражение самодержавия, и раскол между правительством и обществом наметился с гораздо большей силой. Страну наводнила рукописная литература в основном публицистического характера, откликающаяся на наиболее злободневные вопросы современной жизни. На первый план вышел крестьянский вопрос. 30 марта 1856 г. Александр II, выступая перед московским дворянством, заявил, что если придется отказаться от крепостного права, «то гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу». Эти «великодушные, незабвенные, – по словам Тургенева, – изречения императора <…> раздались в России и в Европе. Мысль народная устремилась к великому делу освобождения. Начали об этом говорить, толковать, писать»[955].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});