Том седьмой: Очерки, повести, воспоминания - Иван Гончаров

1 Добрый день, дорогой Жорж! (франц.)

2 Великолепно, не правда ли? (франц.)

3 Мой дорогой (франц.).

Сноски к стр. 459

1 Эссенции апельсиновых цветов, нюхательной соли (франц.).

2 Папа, выполните его просьбу: я этого очень хочу! (франц.)

Сноски к стр. 465

1 Примечание для читательниц.

ПОЕЗДКА ПО ВОЛГЕ

I

Лет двенадцать тому назад, в конце мая, я собрался поехать от Твери по Волге до Нижнего, до Самары, и если станет охоты, то и далее: словом, куда глаза глядят. Не то чтобы мне было нужно ехать туда или сюда, а просто нужно было уехать куда-нибудь, потому что наставала пора, когда в Петербурге становилось тепло, светло, хорошо, когда в нем можно жить – и когда никто в нем не живет.

Перед отъездом я съездил проститься с некоторыми знакомыми и однажды, в тихий и ясный вечер, возвращался на пароходе из Петергофа. На палубе сидели и толпились пассажиры обоего пола всяких званий. Снизу из каюты и буфета слышался говор и смех многих голосов. Я только было нагнулся, чтобы с трапа посмотреть, кто там есть, не найду ли знакомых, как оттуда навстречу мне выпрыгнул господин. Я еще не успел разглядеть его, как он назвал меня по имени и схватил за обе руки.

– Иван Иваныч! – сказал и я, с удовольствием отвечая на его радостный привет.

– Вы были в Петергофе – и я тоже, – заговорил он и в то же время бросал зоркие взгляды кругом, в толпе, – как досадно, что я не видал вас. Какие там есть прелестные места – я и не знал. Я бы показал вам. Я нарочно поеду туда и возьму с собой кисти. Там можно кое-что срисовать – сейчас раскупят, здешние же, мне уж намекали, почти заказали… А это кто?467 Он вдруг оборвал речь, оставил меня и бросился к ближайшей группе дам, сидевших отдельно от других пассажиров. Две пожилые женщины и одна молодая – и сколько позволяла видеть приспущенная зеленая вуаль – очень красивая. Все три одеты были просто, но с строгим вкусом.

Иван Иваныч потолкался там около них, делая вид, будто смотрит на море, потом сунулся назад ко мне.

– Одна прехорошенькая, – сказал он, как будто сделал находку, – как хороша!

– Ну так что ж?

– Как «что ж»: я сейчас опять пойду, пойдемте, сядем подле них, может быть, удастся заговорить, познакомиться!..

Он опять ушел без меня, опять потолкался, потолкался, присел около них, встал и воротился ко мне. Ни одна из них даже не обернулась к нему.

– Пробовал зацепить, да никак нельзя, – сказал он, – все вон туда отворачиваются: что это там: Лахта, что ли?

Иван Иваныч Хотьков – художник, талантливейший живописец и приятнейший из людей – наблюдательный, всегда веселый, резвого, кипучего ума и такого же характера. Встреча с ним – настоящий праздник. На все он отзовется, все поймет, всему посочувствует, печально задумается над вашим горем – и поможет, если (в рифму) может, но он редко может, – зато непременно разделит ваше удовольствие. Когда он подойдет и поговорит с вами минут пять, вы чувствуете, что как будто и не расставались с ним, а когда он уйдет – и все с ним уйдет, как будто никогда не знавали его. Пользуйтесь им, когда он тут, берите от него все, что можете, он все отдаст – и сам возьмет все, что может, у вас, у другого. Но не надейтесь, что он сохранит и вас самих и все, что вы дали, – в памяти, – он растеряет все тут же по дороге. Друзей у него не бывает, но приятели все: вы отойдете, думая, что вот он, разделив, унес с собой какую-нибудь вашу мысль, намерение или дал обещание, или взял с вас, что вы обеспечили его себе прочно, что мысль и обещание пустят в нем корни – нет: все это до встречи – с другим. Этот другой сейчас заменит вас. Кажется, сколько мне удалось вскользь заметить, к женщинам он относится так же весело, любезно, как и к приятелям, и – как истинный,468 впечатлительный художник – сверх того, был с ними любезен и игрив, и также непрочен. На беду он хорош собой – и потому на женской половине его знакомства нрав его обрисовывается рельефнее. Это в нем ни худо, ни хорошо, тут нет никакого принципа, никаких убеждений, а просто натура, темперамент: нервный, чуткий и тонкий организм художника, никогда почти не остающийся в покое. Говорит с кем-нибудь, а сам переступает с ноги на ногу, глаза бегают вокруг, как будто ищут кого или что – нарисовать.

Мастерская его выражает вполне его живой и впечатлительный темперамент. Чего там нет: заглядишься, залюбуешься, тронешься до умиления или засмеешься, глядя на его бесчисленные, едва начатые или полуоконченные, редко конченные картины, эскизы, наброски кистью, акварелью, en pastel

1, карандашом – в рамах, на мольбертах, на стенах, на окнах, на полу. Не знаешь, куда глядеть, на чем остановиться, тянет подойти к той стене, посмотреть характерную голову какого-то героя или мифологического полубога, а по дороге остановит улыбающийся ребенок или старуха за прялкой, а из-за нее глядит группа нищих, – и какие знакомые лица! Тут прелестная голова итальянской красавицы, сколько блеску, роскоши, как колоритно. А рядом ‹голова› купца и подле роскошный южный пейзаж, далее Прометей, еще далее огромный эскиз плафона – потом вакханка – потом святой и т. д.

Но не ищите глубин жизни – измученного мыслью лица или убитого отчаянием горя, или головы гения, или психической черты – Иван Иваныч морщится от одних намеков на эти сюжеты, затопчет живо ногами и запоет из «Севильского цирюльника», из «Don Pasquale», а то так и из «Прекрасной Елены» ее ответ.

Беспечный, веселый – он беспечно и весело смотрит на жизнь и природу, почти всегда смеется и почти не огорчается, а только ненадолго морщится при неудачах и так называемых «треволнениях». Хозяйство у него в голове и в сердце, в кармане и в квартире – в хаотическом состоянии. И с искусством своим он обращается так же беспечно. Любимые его задачи – женские головы. Он смотрит на женщину как мужчина и как художник – в одно и то же время. Вглядываясь в красавицу в салоне, в блестящей469 обстановке, он прежде всего мучится желанием написать ее, а потом что бог даст. Точно так же, встретив какую-нибудь замарашку-девчонку на улице, на кухне, в деревне, он – в грязи и лохмотьях – заметит черты, просящиеся на полотно, и где можно – там или тут – добудет себе натуру, путем любезности, ухаживанья в первом случае и – просто деньгами во втором.

С этюдами женских голов, вообще тела, он возится с любовью. К другим сюжетам он равнодушнее. Придет любитель в его мастерскую, заметит ту или другую картину в углу, в пыли, заброшенную, и пожелает иметь. Он сейчас вытащит ее, вытрет, сам хорошенько вглядится, как будто в первый раз видит, и если в эту минуту у него нет денег или подвернулась женская «натура», а любитель предложит порядочный куш и тут же даст задаток, – И‹ван› Иван‹ович› все остальное забудет и бросится на труд с жаром, с увлечением, напишет скоро и блистательно. Тут и надо ловить его. Если любитель замедлит, охладеет на время, – охладеет и он. Всех денег не надо отдавать вперед, – тоже охладеет…

Таков мой и многих-многих других приятель Иван Иваныч Хотьков. Когда встретишься с ним, как будто в жаркий летний день утолишь жажду стаканом шампанского – свежо, игриво, приятно; а расстанешься – некоторое время газ еще играет, будто продолжаешь видеть не то ряд картин, слышишь музыку, точно стоишь в толпе среди живого говора и смеха.

Побольше бы таких людей, веселее и легче было бы жить на свете!

– А вы знаете, я еду в Испанию! – вдруг обратился он ко мне. Я молчал. – Что ж вы молчите: вам все равно?

– В самом деле все равно.

– Экой вы какой! А я еще думал забежать к вам…

– И не забежали. А я заходил и не застал вас! Это прежде всего неправда, я думаю, ваша Испания… – начал я.

– Ах, почем вы знаете, уж решено!

– А если правда, – продолжал я, – то мы видимся так редко, что вы для меня всегда как будто в Испании… От этого и все равно. Я думаю, и вам тоже.

– Ах, нет: я думаю часто о вас!470 Я поглядел на него. Он засмеялся.

– Что смеетесь: я правду говорю! А вот вы обо мне не думаете, а обязаны думать: да-с!

– Я люблю думать о вас, как обо всем, что приятно, но обязан…

– Обязаны, должны! – подтвердил он.

– Еще и должен!

– Да, на вас такой же священный долг против меня, как в картах: вам ли и мне напоминать о долгах?