Скала прощания - Тэд Уильямс

После ухода управляющего Гутвульф долго сидел за графином вина. Он взялся было за шлем, чтобы надраить и его, посмотрел на клыки слоновой кости, украшавшие его, и отложил, так и не почистив. Душа не лежала к этому делу, хотя король ожидал, что через несколько дней он возглавит его гвардию в походе, а доспехи как следует не чистились с самой осады Наглимунда. Вообще со времени осады все пошло наперекосяк: у него такое чувство, что по замку бродят привидения, а в его сны вторгается этот проклятый серый меч и два его собрата; он просто боится ложиться спать, боится заснуть… Он отставил вино и загляделся на мигающую свечу. Потом ощутил некоторый подъем настроения: по крайней мере это все ему не чудится. Нескончаемые ночные шумы, неприкаянные тени в залах и во дворах, бесследно исчезающие полуночные посетители Элиаса — все это и многое другое заставило графа Утаньята усомниться в своем здравом уме. Когда король заставил его дотронуться до этого чертова меча, Гутвульф стал определенно считать, что благодаря колдовству или иным путем, но в нем появилась трещина, через которую в него проникает безумие, чтобы его уничтожить. Но, оказывается, это не причуда и не игра воображения, что и подтвердил управляющий. Норны собираются в Хейхолте. Идут Белые лисы.

Гутвульф достал из чехла нож и послал кувыркающееся лезвие в дверь напротив. Оно задрожало, застряв в тяжелой дубовой доске. Граф прошаркал к двери, вытащил его, снова метнул и тут же вытащил ловким движением руки. Ветер свистел в деревьях за окном. Гутвульф осклабился. Нож снова вонзился в дерево.

Саймон лежал, как бы подвешенный между сном и не-сном, а голос у него в голове все говорил:

—..Видишь ли, Хакатри, самый тихий из моих сыновей, может быть, с этого и начались все наши беды. Я упомянула две семьи, как будто только они и выжили из Венига Досай'э, но ведь нас перевезли через Великое море ладьи тинукедайя. Ни мы, зидайя, ни хикедайя не дожили бы до вступления на эту землю, если бы не Руян-мореход и его народ. Но, к нашему стыду, мы обращались здесь с Детьми Океана так же плохо, как мы обращались с ними в землях Сада за океаном. Когда большая часть людей Руяна, наконец, отбыла, отправившись в эти новые земли, я думаю, в это время и начала расти тень. О Хакатри, насколько мы были безумны, если принесли былую несправедливость в это новое место, то зло, которое должно было умереть там, на нашем родном Крайнем Востоке…

Клоунская маска плясала перед лицом Тиамака, сверкая в свете костра, покрытая странными перьями и рогами. На миг он почувствовал замешательство. Почему Праздник ветра настал так рано? Ведь до ежегодного празднества в честь Того, Кто Гнет Деревья, остаюсь месяцы! Но вот перед ним один из клоунов кланяется и пляшет, а чем объяснить тяжелую головную боль, как не выпитым накануне в избытке тростниковым пивом — вернейшим признаком наступления праздника?

Ветряной клоун издал звякающий звук, потянув за что-то из руки Тиамака. Что он делает, этот клоун? Потом вспомнил: ему нужна монетка. Конечно, каждый ведь должен иметь бусинки или монетки для Того, Кто Гнет Деревья. Клоуны собирали эти блестящие трофеи в глиняные кувшины, чтобы трясти их, поднимая к небу. Подобные трещотки и создавали основную музыку праздника — их шум привлекал благосклонное внимание Того, Кто Гнет Деревья, и бог не давал разгуляться вредным ветрам и наводнениям.

Тиамак знал, что следует отдать клоуну его монетку. Разве не для этого он ее припас? Но то, как настойчиво ощупывал его этот клоун, вызвало неприязнь Тиамака. Маска подмигивала и ухмылялась. Тиамак, пытаясь побороть чувство недоверия, крепче сжал в руке монетку. Что же происходит?..

Его зрение внезапно прояснилось, и глаза расширились от ужаса. Подпрыгивающая клоунская маска оказалась чешуйчатой головой ганта, прямо над ним свисающего с лианы, болтающейся над рекой. Гант тихонько трогал его своими паучьими пальцами, терпеливо пытаясь выковырять нож из потной от сна ладони.

Человек вскрикнул от отвращения и откинулся назад — к корме лодки. Гант заскрежетал и защелкал ротовыми щупальцами, помахивая лапой, покрытой роговой оболочкой, как бы пытаясь уверить его, что все это было просто ошибкой. Вмиг Тиамак ухватился за шест и замахнулся вдоль борта, чтобы сбить ганта, пока тот не улизнул вверх по лиане. Раздался звук удара о панцирь, и гант полетел через лодку, поджав лапы, как обгоревший паук. Раздался лишь тихий всплеск, когда он плюхнулся в зеленую воду.

Тиамака передернуло от отвращения, пока он ждал его появления над водой. Над его головой раздался целый хор цокающих звуков. Он быстро взглянул наверх и увидел полдюжины гантов, каждый размером с большую обезьяну, которые уставились на него с безопасного расстояния — с верхних веток. Их черные, ничего не выражающие глаза блестели; Тиамак нисколько не сомневался, что если бы они знали, что он не может стоять, они бы тотчас же набросились на него, хотя обычно ганты не набрасываются на взрослых людей, даже раненых. Как бы странно это ни было, он мог лишь надеяться, что они не поймут, как он на самом деле слаб или какие раны скрывает его кровавая повязка.

— Вот так-то, мерзкие жуки! — закричал он, воинственно размахивая шестом и ножом. Морщась от боли, он только молился, чтобы не упасть от истощения сил; он был уверен, что в этом случае ему уже не удастся очнуться. — Спускайтесь, и я проучу вас, как вашего приятеля!

Ганты злобно цокали в ответ, но делали вид, что можно не торопиться: если он им сегодня не достанется, какие-нибудь другие ганты непременно доберутся до него. Их жесткие панцири, местами покрытые лишайником, скрежетали, когда они карабкались вверх по ветвям. Не поддаваясь накатившему на него приступу дрожи, Тиамак медленно направил плоскодонку на середину стремнины, подальше от нависающих ветвей.

Утреннее солнце не поднялось и до середины неба, когда он видел его последний раз, а сейчас оно, к его ужасу, оказалось уже далеко за полуденной отметкой. Очевидно, он заснул сидя, несмотря на ранний час. Лихорадка сильно изнурила его. И хотя ему стало немного легче, по крайней мере, на данный момент, он был все еще страшно слаб, а раненая нога, казалось, горела огнем.

Внезапный хохот Тиамака прозвучал хрипло и неприятно. Подумать только, пару дней назад он строил грандиозные планы насчет того, куда ему отправляться, кому из великих мира сего, жаждущих его услуг, посчастливится заполучить его, а кому придется потерпеть! Он вспомнил, что решил отправиться в Наббан, как о том просили старейшины его племени, и что Кванитупулу придется пока подождать — решение, которое стоило ему многих часов тревожных размышлений. Теперь его тщательный выбор был изменен самым непредвиденным образом. Ему повезет, если вообще удастся добраться до Кванитупула живым, а долгое Путешествие до Наббана вообще немыслимо. Он потерял много крови, его терзала рана: ни одна из трав, которые могли бы помочь, не росла в этой части Вранна. К тому же, словно для того, чтобы сделать его еще несчастнее, стая гантов увидела в нем добычу, которую скоро можно будет растерзать!

Сердце учащенно билось, серая пелена слабости обволакивала тело. Он протянул свою тонкую руку за борт и брызнул в лицо прохладной водой. Эта мерзкая тварь действительно прикасалась к нему, хитрая, как карманный воришка: она пыталась выбить нож из его руки, чтобы стая могла наброситься на него, безоружного… Можно ли думать, что ганты всего лишь животные? Некоторые из его соплеменников утверждали, что они всего лишь жуки или крабы-переростки. Хотя они были очень похожи на крабов, Тиамак уловил затаенный интеллект в их беспощадных черных агатовых глазах. Ганты могут быть творениями Тех, Что Напускают Тьму, а не Той, Что Произвела Человеческое Дитя, но от этого они не становятся глупее.

Он поспешно осмотрел содержимое лодки, чтобы убедиться, что ганты ничего не похитили до того, как он пришел в себя. Несколько предметов одежды, врученный ему старейшинами Призывный жезл, немногочисленная кухонная утварь, рогатка, свиток Ниссеса в промасленном мешочке — все его жалкие пожитки были разбросаны на дне лодки. Все, казалось, было на месте.

Тут же лежали остатки рыбы, с поимки которой и начались его беды. Видимо, на протяжении последних двух дней, когда он ощущал то лихорадку, то приступы безумия, он, очевидно, съел большую часть ее, если только птицы не склевали все до костей, пока он спал. Тиамак пытался восстановить в памяти, как он провел это время, но все, что он смог вспомнить, была бесконечная работа шестом, в то время как небо и вода изливали на него свою глазурь, как стекает она с плохо обожженного глиняного горшка. Помнил ли он, что необходимо разжигать костер и кипятить болотную воду, прежде чем промывать ею раны? У него было смутное воспоминание, что он пытался поджечь трут, который лежит в глиняном горшке, но удалось ли разжечь костер, не помнил.