100 великих театров мира - Капиталина Смолина

Инсценировка «К мировой коммуне» завершилась только к 4 часам утра. Она произвела потрясающее впечатление как на собравшихся, так и на гостей. Сам процесс управления зрелищем напоминал сложные военные маневры. И действительно, это политическое зрелище было грандиозным. Патетика, монументализм, грандиозность и масштаб — вот что требовалось от массового действа. И, конечно же, определенная идеологическая направленность, которая часто откровенно «выпрямляла» историю в нужную сторону (как победа в войне «империалистической»). Зрители еще и еще раз должны были пережить и почувствовать всю «историческую неизбежность» революционного хода событий, которые должны весь мир привести к единой мировой коммуне.

Массовые зрелища возрастали в масштабах: в инсценировке «Взятие Зимнего дворца», поставленной в октябрьскую годовщину 1920 года, уже участвовали 8000 красноармейцев, матросов и театральной молодежи (реж. А. Кугель, Н. Петров, Н. Евреинов). Для инсценировки по бокам арки Главного штаба были сооружены две площадки. Они были украшены гигантскими, доходящими до третьего этажа соседних зданий, декорациями и соединены дугообразным мостом. Одна площадка — «красных», другая — «белых». А в качестве третьей площадки был присоединен реальный объект октябрьского переворота — Зимний дворец. Это гигантское зрелище началось с пушечного выстрела. На белой платформе свет высветлил стены старинного зала. Тут разместилось Временное правительство с Керенским во главе. Под звуки фальшивой Марсельезы они принимали знаки доверия от бывших сановников, финансистов, генералов. На красной платформе на фоне кирпичных бараков предстала взволнованная, но растерянная толпа пролетариев. Слышны возгласы: «Ленин! Ленин!» На белой платформе заседают, на красной — объединяются. Первые схватки. Временное правительство бежит в Зимний дворец, охраняемое юнкерами и женским батальоном. Начинается грандиозный штурм Зимнего. Из-под арки Главного штаба выдвинулись броневики и красная гвардия. С Мойки — павловцы, с Адмиралтейского проезда — вооруженные матросы. Гул орудий, сражение переходит в Зимний, и в освещенных окнах дворца видны силуэты сражающихся. Страшный грохот раздается минуты две-три — это трещат пулеметы, стреляют из винтовок и артиллерийских орудий… Но вот взвилась ракета и многотысячный хор исполняет Интернационал. Над погасшими окнами Зимнего дворца светятся красные звезды, над дворцом развевается красный стяг… Представление не могло не произвести впечатление, прежде всего, грандиозностью — в атаке принимало участие 320 грузовых автомобилей, 400 окон Зимнего дворца вспыхивали внезапно, 400 световых экранов для теневых пантомим было установлено в них, чтобы продемонстрировать «схватку старого мира с новым». Идея борьбы двух миров (старого и нового), борьбы угнетателей и угнетенных, мирового капитала и мирового пролетариата пронизывала все массовые зрелища.

В массовых зрелищах, поставленных в первые три года после октябрьской революции, использовалась не только определенная двухполюсная схема деления мира и общества, но и была выработана своя символика. В массовых действах использовались символическая фигура пролетария огромного размера, эмблемы орудий труда пролетариев, кандалы, куски колючей проволоки как символы закрепощения. Пролетарии и люди труда в зрелищах представлены всегда в образе героическом, серьезном. Фигуры банкиров и сановников и прочих «империалистов» — в образе комическом, ироническом, сатирическом.

Штабы по созданию массовых действ у Фондовой Биржи и Зимнего дворца работали как военные органы. Зрелища демонстрировали политическую силу в голодном городе, зрелища «мобилизовывали» на борьбу за новую жизнь, зрелища создавались при необычайной централизации. Но и участники этих зрелищ тоже были попросту мобилизованы для участия в постановках в качестве «самих себя», а также статистов. Продовольственный отдел снабжал тысячи участников селедкой, леденцами и добавочными восьмушками хлеба (никакого денежного вознаграждения не полагалось).

Н. Евреинов говорил, что его цель «всенародно вспомнить о знаменательном событии». Превратить прошлое в настоящее. «Взятие Зимнего дворца» — уникальное представление, не знающее аналогов в мире, было, прежде всего, образцом политического спектакля, отражающим «классовую идеологию революции».

Немецкий театр экспрессионизма

Под названием «Театр экспрессионизма» следует понимать не какой-либо отдельный театр, но целое художественное направление в немецком искусстве сцены, которое возникло в конце Первой мировой войны. После трагических событий военных лет предвоенное искусство, представленное, прежде всего, творчеством Макса Рейнгардта, теперь воспринимается как недопустимо спокойное и тщеславно равнодушное. Режиссеры немецкого экспрессионизма стали искать новые средства театральной выразительности, чтобы выразить новое мироощущение — оно держалось пафосом негодующего протеста, пафосом тотального отрицания.

Театр им виделся «духовным братством», причем в это братство включались теперь и зрители. Так они противопоставляли театр общей разобщенности и враждебности. Идея общины теперь постоянно присутствует в театральных декларациях. В 1919 году в Берлине был открыт театр «Трибуна», и в манифесте, предшествующем этому событию, было сказано: «Вместо противоестественного разделения сцены и зрительного зала должно возникнуть живое единое художественное пространство, объединяющее всех. Мы не хотим иметь публику в привычном смысле слова, мы хотим иметь общину в цельном пространстве». Театр и должен был сформировать и выявить новое миросозерцание. В таком театре режиссер и актер часто выступали в качестве проповедника, или «пророка». Актер-пророк или поэт-пророк должны были потрясать публику, развертывая перед ней картины человеческих страданий. Сцена должна представлять в обобщенно-символическом виде картины бед и несчастий, смертей и болезней. Режиссеры-экспрессионисты полагали, что стоило бы разделить сцену на две части — на одной установить кафедру для проповедника, а на другой показывать наглядные примеры к проповеди. Спектакль в таком виде очень бы походил на средневековое моралите. На общую идею должна работать и символика спектакля. Так, считалось, что отрицательный персонаж не должен появляться в белом костюме, что мрак на сцене означает мрак в душе героя, а подъем по лестнице означает достижение героем цели.

Первый этап, который прошла немецкая режиссура экспрессионизма, принято называть «лирическим», или «провинциальным». Эти режиссеры работали вне Берлина — в Дармштадте и во Франкфуртена-Майне, в Кельне и Дюссельдорфе, в Дрездене и Маннгейме. Густав Хартунг (1887–1946), Рихард Вайхерт (1880–1961), Отто Фалькенберг (1873–1947) строили свои спектакли как монолог персонажа, в котором сочетались его исповедь и проповедь одновременно. Так, спектакль Хартунга «Обольщение» был посвящен проблеме душевных мук героя Биттерлиха — молодого человека, переживающего первые столкновения с миром. На сцене царила атмосфера страха и неуверенности. Буквально все предметы, расположенные на сцене, были символами: дверь вела героя в небытие, в бездну, окно было выходом в мир, выходом к людям. Все первые экспрессионистские спектакли были посвящены одной теме — тотальной несовместимости героя с миром. Герои этих спектаклей существовали в полном одиночестве, а все, окружающие их, все они были против них — догматики-отцы, самодовольные буржуа, трусливые мещане, тираны, город и природа и даже Бог и дьявол. Но при этом герой спектаклей сохранял в себе человечность, которую утратило большинство людей. Конечно, в таком герое было мало индивидуальных черт. Для театра не имело никакого значения, какой цвет глаз у героя, какой у него тембр голоса, но интересовало, прежде всего, как этот человек-герой реагирует на страдания и несчастья, на боль и холод. Но почему, собственно, спектакли эти были названы «лирическими»? Их лиризм не был сродни теплоте и душевности. Это был лиризм самораскрытия героя.

Позже в экспрессионистическом театре появляются политические мотивы. Первыми из них стали пацифистские. Страстным протестом против войны стала постановка Хартунгом пьесы Унру «Род» (1918), пацифистский тон отличал постановку «Антигоны» Газенклевера режиссером Р. Вайхертом. В спектакле К. Мартина по пьесе Толлера «Превращение» критика прочитала призыв к революции, которая понималась как «революция духа» и всемирное «преображение». Так начался второй, берлинский, период в режиссуре экспрессионизма. Настроения тревоги и страха перед будущим при этом не исчезают, а скорее усиливаются, как усиливается и звучание социальных и политических идей. Три ведущих режиссера этого периода и отразили эти новые тенденции в искусстве театра: Леопольд Йесснер (1878–1945), Карлхайнц Мартин (1888–1948), Юрген Фелинг (1885–1968).