Важнейшее из искусств - Сборник

– А вот за это благодарю! Пусть лес найдет тебе хорошего мужа! – обрадовался я, приготовившись к голоданию. – А ты пока иди, я горшок потом принесу.

Я даже в сумерках увидел, как она покраснела и, резко повернувшись, убежала.

«Вот и девочку ни за что обидел, – вздохнул я. – Но вообще-то я не ее прогонял, а платье, которое ей жаль было снять и которое я не мог видеть».

Я пошел за дом и сел на свое травяное пристанище, откинувшись спиной на стену. От горшка очень соблазнительно пахло. Девочка оказалась предусмотрительной – в горшке и ложка торчала. Зачерпнул раз-другой – вкусно! Но вкус совсем не такой, как у Навы. У Навы вкуснее. А ведь я не пробовал до сих пор никакой пищи, кроме Навиной, осознал я. Пришла пора и чужой вкусить. Я представил вдруг, как она сейчас плавает в этом треклятом Паучьем бассейне, как ребенок в околоплодной жидкости, и с ней происходят фантастические метаморфозы… А я сижу и уплетаю кашу. Стыдно, но кушать очень хотелось, поэтому я отправлял в рот ложку за ложкой, заедая стыдом. Все выскреб. Потом пошел к ручью и отмыл горшок с ложкой от остатков каши. Нава меня научила, что после еды лучше сразу посуду помыть, а то присохшую кашу потом замучаешься отскабливать от стенок.

В прежней жизни я понятия не имел о мытье посуды – для этого существовали кухонные автоматы. Ну разве что чашку под краном сполоснуть после чая или кофе. И то Настёна меня ругала, что это негигиенично, что в автомате посуда проходит специальное обеззараживание.

Здесь, в лесу, с заразой боролись прививками, а не технологическими ухищрениями. А ведь чтобы вакцины для прививок делать, надо иметь специальные знания. Биостанция сюда точно не суется, это уж я знаю, стало быть, они сами умеют. Из поколения в поколение… Первую Флору, отправляя в лес, научили, и потомки не забыли. Все верно – в противном случае они давно бы вымерли от болезней. И это ж сколько поколений сменилось!… Наверное, Нуси были главспецами, а потом знание в быт вошло.

Программу гиноидов запустили гораздо позже, когда планетарный гомеостат решил, что пора. Когда экологическая нагрузка приблизилась к критическому уровню.

«Вот же, летели щепки, лес трещал, а в парке музыка играла! – вдруг допер я, сыто урча пузом в горизонтальном положении на мягкой травяной подстилке. – А ведь это касается не только рода человеческого, который, возможно, и провинился сверх извинительной меры пред планетарным гомеостатом! Да что там „возможно"?! Неискупимо грешен перед матерью-природой!… Но остальные-то виды!… Их за что?… А гомеостату плевать на вину и невиновность – он принимает самосохранительные меры…»

Я вдруг со всей четкостью осознал, что холм – генератор живности, которого удостоен был видеть, – это новый способ регуляции всех живых видов. Двуполого размножения лишены все! И не будут больше соловьи заливаться трелями, красотой песни завоевывая право на продолжение рода, и не будут больше лягушки устраивать концерты на болотах, а пресловутые козлы биться рогами за самок, и не будут больше… Ч-черт! Неужели все? А рыбы, а дельфины?… Дельфины… Гиппоцеты-то откуда появились? И для чего?… Не транспортные ли они средства и оружие Хозяек во всех средах – живые кентавры-амфибии? Крыльев им еще не хватает, чтобы воздушный океан захватить… Ничего, как надобность возникнет, и крылья вырастут!… Гиппоцетоптер появится… Будет генерироваться ровно столько, сколько нужно для баланса жизни, и столько же уничтожаться. Эволюция пойдет дальше не методами «проб и ошибок», «естественного отбора» и т. д. и т. п., а по воле Хозяек, которую им нашепчет мать-природа.

Понял ли это Леший?… В принципе он может и на Хозяюшек ретивых укорот навести… Но не является ли он сам орудием гомеостата, с помощью которого и запущен механизм?… Все мы даже не орудия, а строительный материал матери-природы… Стоит ли рыпаться? Но если у нас есть возможность рыпаться, значит, она для чего-то тоже нужна…

Вопрос в том, как долго лес будет испытательным полигоном? И будет ли эксперимент расширен на всю планету? На этот вопрос мы должны дать свой ответ…

Я закрыл глаза, стараясь сформулировать сей исторический ответ любезной матушке-природе, но моментально заснул. Заткнула она мой интеллектуальный фонтан.

А во сне ко мне пришли сестры-близняшки Настёна и Нава, они держались за руки и звали меня, а я оказался деревом, ноги-корни которого вросли в землю и не давали возможности сдвинуться с места (и почему я не дерево-прыгун? – пожалел я во сне). Я молча смотрел на них и плакал. Правда плакал: слезы выступали на поверхности моих листьев и капали на землю. И проснулся я с мокрым лицом и сам весь сырой – в лесу очень мощная утренняя роса…

Рассвело. Я взял чужой горшок из-под каши и пошел в лес. Набрал полный сосуд ягод: малины, жимолости, морошки вперемешку, а сверху воткнул цветок лотоса – их полно в болоте вокруг. Отнес горшок к Старостиному дому и поставил на землю у входа. Сделал несколько шагов прочь, но меня окликнул Староста. Он стоял в дверях и смотрел на меня одним глазом.

– Постой, Молчун! Разговор есть… – сказал он и поднял горшок, хмыкнул. – Это ты хорошо придумал, Молчун. Странный ты: сначала от мертвяка девочку спас, потом в слезах домой отправил, а теперь вот… Я ей к лежанке поставлю: проснется – увидит.

Он исчез в темноте дома, а я остался ждать. Разговоры нам с ним действительно надо разговаривать. И хорошо бы не ограничиться только разговорами.

– Спит, – улыбаясь, сообщил Староста. – Отрада моя… Как старуху мою мертвяки утащили, только в ней, в дочке-то, утешение и нашел. Не она бы – сам бы в лес ушел и не стал возвращаться. А тут на кого оставишь?… Ты вот присядь, Молчун, – показал он на поваленный ствол у стены. Я сел верхом, он тоже оседлал ствол, чтобы оказаться к лицу лицом. – Так, значит, говоришь, хорошо ей там? – спросил он после недолгого созерцания моей утренней физиономии. Умыться я уже успел, посему не боялся оскорбить взор руководителя. – Старухе-то моей…

– Полагаю, что она уже вовсе и не старуха, – ответил я. – А хорошо ли? Что мы можем знать про их «хорошо» и «плохо»? У них оно свое, у нас – совсем другое. Но те, кого из них я видел, очень были довольны собой.

– Это хорошо, это ладно, – кивнул серьезно Староста. – Тогда не так обидно. Пусть ей будет хорошо… А нам о себе думать надо.

– Надо, Староста, – подтвердил я. – Я рад, что ты мне поверил.

– Если б были одни твои слова, не поверил бы, но у меня есть глаза, уши и голова: Слухач долдонит, мужики из леса приносят, из Выселок тоже говорят… Если одно с другим соединить, то твой рассказ живьем на это ложится. Получается, что Слухач не такой уж мусор по ветру несет.

– Получается, – согласился я.

– Что делать будем? – спросил Староста.

– Ты – староста, – напомнил я его руководящее положение.

– А ты правду принес, ты первый, кто живым от… них… вернулся, и еще ты мертвяков умеешь убивать. Никто не умеет, а ты умеешь. Ты их не боишься. Это сразу чувствуется… Тебе народ поверил, я знаю. И я по глазам твоим вижу, что ты знаешь больше, чем мы…

– Больше я знать не могу, я многого у вас не понимаю и о многом даже еще и не слышал, – отверг я зарождающийся культ своей сомнительной личности.

– Ты смотришь еще со стороны, поэтому видишь лучше, чем мы. А станешь, как мы, перестанешь видеть.

– Ладно, – сказал я. – Мы еще долго можем перепихивать необходимость решения друг другу. Давай о деле.

– Давай, – с готовностью согласился Староста.

– У нас с тобой невелик выбор, – констатировал я. – Вариант первый: оставить все как есть – пусть все будет, как будет. Вариант второй: воспротивиться тому, что делают с нами, и попытаться себя сохранить. Вариант третий: не тянуть гиппоцета за хвост, а пойти к Хозяйкам и пройти Одержание всем и сразу.

– Страшно тебя слушать, Молчун, – вздохнул Староста тяжко. – И на самом деле было лучше, когда ты молчал… Да уж былого не воротишь… Все верно, хоть и страшно. Говори дальше.

– А что говорить? – пожал я плечами. – Сначала надо решить, какой вариант жизни выберем, а потом уж говорить.

– Какой же ты быстрый, Молчун! – возмутился Староста. – Это ты так можешь – молчать-молчать, а потом вдруг решить, а мы так не можем, нам надо раз поговорить, другой раз поговорить, покатать орешки во рту, а уж потом и разжевывать. А то и выплюнуть, не разжевывая, если горькими покажутся.

– Ну, катай свои орешки, Староста, – кивнул я. – Только если с каждым мы начнем эти орешки катать, то и выбирать ничего не придется – первый вариант сам осуществится. Вас много, а времени мало.

– Собрание надо собирать, – возникла из дверей Лава в обнимку с горшком, полным ягод. Хотя нет – уже не совсем полным – ее губы блестели от разноцветного ягодного сока, а лотос она воткнула в волосы.

До чего ж прекрасны эти юные существа!…

– Да бережет тебя лес, Молчун, очень вкусно! – поблагодарила она.