Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

Слушая Сполохову повесть, русобородый усмехался и покручивал головой, дивясь то ли самому рассказу, то ли искусству рассказчика. Варяг слегка хмурил брови — видно, плохо понимал.

— А корчаги те, что печенеги с собой к хану унесли, были нашей работы, вот такие точно, — под конец сказал Сполох, указывая на узкогорлую корчагу в руках деревлянина. — Как будете в гостях у хана Родомана, сами увидите!

Не раздумывая больше, деревлянин тут же купил корчагу, чтобы потом всему своему роду и всей веси пересказывать чудесную повесть о спасении Белгорода. Довольные рассказом прочие слушатели вслед за ним разобрали еще немало корчаг, горшков, мисок и кувшинов.

Варяг развязал калиту и вынул новенькую, блестящую серебряную монетку, не привычный диргем, а другую, поменьше. На такую можно было купить полвоза, и Сполох испугался — не разменяться им. Варяг бросил ему монету — она сверкнула на солнце, как рыбка на крючке у рыбака. Сполох подхватил ее на лету и крепко сжал в кулаке.

— Чего пожелаешь, господине? — кланяясь и указывая на посуду, спросил он.

Варяг засмеялся — горшки и кринки ему были ни к чему.

— Добрая баснь есть дорогой товар, — ответил он, и по его неспешному выговору Сполох определил: варяг и есть.

— Подороже горшка! — со смехом сказал русобородый кметь. — Поди, приврал, а, отроче?

— Ни словечка не приврал! — обиделся Сполох. — Никакая не баснь сие, а чистая правда! Поди в Белгороде у людей спроси, коли мне не веришь! Сам тысяцкий подтвердит!

— Ну, держи тогда от меня! — Русобородый бросил ему половинку диргема. — Пошли, друже!

Оба кметя пошли прочь, а Сполох провожал их глазами, сжимая в кулаке две серебряные монеты. В день за горшки столько не выручишь, сколько за басню дали! Видно, не один Обережа может чудеса творить! Спохватившись, Сполох разжал кулак, будто боялся, что монеты в его ладони растают, как кусочки льда. Нет, не растаяли, и Сполох повеселел.

— Вот, батя, а ты меня брать не хотел! — обернувшись к отцу, сказал он. — С Громчей ты нипочем бы столько не продал!

— Лепил-то горшки больше Громча, а ты-то вокруг ходил только, — ворчливо ответил Межень, но видно было, что и он доволен. — Языком трепать всякий может.

— Уж прости, а неправда твоя, батюшко! — с гордой убежденностью ответил Сполох. — Языком трепать тоже умеючи надо!

* * *

Князь вернулся назад уже осенью, когда жатва была закончена, на краях опустевших полей сырой ветер трепал «Велесовы бороды», а в селах и весях народ пировал на рожаничьих трапезах, благодаря богов за урожай. Теперь пришла изобильная пора года, время свежего хлеба, когда даже самый бедный смерд был сыт и в каждом доме дети не видели через стол отца за грудой пирогов.

В Белгороде все стало почти по-прежнему, только на пустыре появился длинный пологий холм над скудельницей, а на нем стояли горшки с кашей и лежали пироги, принесенные родичами умерших. Но запустения в городе не замечалось; многие из тех, чьи веси разорила орда, остались в Белгороде жить, заняли опустевшие дворы, вошли в поредевшие семьи, построили свое жилье — внутри огромных стен еще оставалось немало свободного места.

Потихоньку горожане обзаводились скотиной взамен пропавшей в осаду, молодые подумывали о свадьбах, которые во множестве играются в самом начале зимы. Межень и Добыча еще в осенний Велесов день успели сыграть свадьбу Галчени и Живули, но замочник понес нежданный убыток: Галченя с молодой женой не стал у него жить, а ушел на двор к тестю и мать забрал с собой. Добыча сперва обиделся, а потом решил, что так оно и лучше, — родством с простым гончаром ему нечего гордиться. Он и согласился-то на эту свадьбу только потому, что женить сына надо, а невесты получше для печенега не сосватать. Межень принял зятя с охотой — ему понадобился работник. Вскоре после Перунова дня Сполох, наглядевшись на воинские празднества, ушел из дома, желая наняться в гриди к боярину или купцу. Межень легко отпустил сына.

— Пусть идет себе! — ответил он причитающей жене. — В моем деле от него толку нет, если не в гриди, так в скоморохи сгодится. А пропасть не пропадет — не из таких.

Князь Владимир вернулся с победой — чудские бояре и старейшины дали ему дань и клялись перед священными камнями давать ее каждый год и не чинить русским людям обид. Ах, как хороши были собольи и бобровые шкурки, железные и стальные ножи и мечи с резными костяными рукоятками, мелкорослая, но выносливая скотинка! Чтобы не потерять достигнутого, Владимир оставил княжить в Новгороде своего старшего сына Вышеслава, взамен умершего зимой Добрыни. Молодой новгородский князь укрепится, как надеялся Владимир, в чудских землях, а сам светлый князь устремился оборонять свой стольный город.

Немало пришло с ним воев из словен и кривичей. Зная о лихих делах печенегов в порубежье, князь Владимир торопился и тут же, едва войдя в Киев, объявил поход на печенегов.

— В наши пределы вступили поганые — мы их отучим к нам хаживать! — гневно говорил он перед своей дружиной. — Завтра же на конь!

Едва-едва Ратибор и Путята уговорили его немного обождать, дать отдохнуть людям и коням, пополнить запасы. Торопиться было некуда — за прошедшее время орда Родомана откочевала далеко и несколько дней ничего не решали.

Возвратилась домой и белгородская дружина. Вот теперь в город-щит пришло настоящее веселье: семьи кметей радовались возвращению своих мужей и отцов, привезенной ими добыче, а сами вернувшиеся радовались тому, что нашли своих домочадцев по большей части живыми и здоровыми. Несколько следующих дней только о том и было разговоров, что о пережитых белгородцами невзгодах и о чудесном избавлении. Епископ Никита устроил новый молебен в благодарность Богу за сбережение уходивших и остававшихся, а сами ратники нескончаемой чередой шли на поклон к Обереже, именно его почитая главным спасителем своих семей. Через три дня волхву уже некуда было складывать надаренные меха и съестные припасы.

Пока воеводы готовили новый поход, сам Владимир Святославич с ближней дружиной приехал в Белгород. Жители города-щита встречали его так же радостно, как и провожали, целыми толпами собравшись на улицах Окольного города, возле ворот и на забороле.

Сияна не пошла с родителями встречать князя на надворотную башню, а осталась дома. Со времен ухода орды она сделалась странной: то была непонятно весела, то грустила, даже плакала неизвестно о чем. Провориха причитала, что боярышню сглазили печенеги, то и дело бегала к Обереже за водой из священного колодца, просила у него оберегов и заговоров посильнее, чтобы снять порчу. А воевода, когда ему рассказывали о нездоровье дочери, только приговаривал, что ей пора замуж.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});