Антология советского детектива-42. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Делль Виктор Викторович

Но думать так мне пришлось недолго.

В момент происшествия трамвай, оказывается, был почти пуст. В вагоне находилось всего несколько человек. Мужчина средних лет сидел слева, со стороны кабины водителя. Он пришел сюда не из сочувствия к вагоновожатой и не для того, чтобы постараться как-нибудь повернуть все в ее пользу. Такие свидетели мне наиболее симпатичны. Он не принадлежит и к тем, кто считает, что своими показаниями сможет уничтожить все зло на свете.

Это был ценный свидетель: в отличие от вагоновожатой он не мог смотреть вперед, он мог смотреть только в сторону, что и делал.

Когда он точно пересказал все, что написал в объяснительной и что соответствовало показаниям вагоновожатой, я неожиданно спрашиваю:

— А вы больше ничего не заметили? В движении?..

Он на мгновенье погружается в раздумье, потом, прищурив глаза, говорит:

— Видел мужчину… Как же, конечно, видел… Он бежал по улочке… Как же она называется?..

— Лоню…

— Да, Лоню… Трамвай уже тормозил…

— Он толкнул женщину?

— Нет, этого я не знаю… Женщина уже промелькнула за окном. Совсем близко. Потом раздался крик, трамвай затормозил, я обернулся, увидел бегущего мужчину, но не придал этому Значения, я вскочил посмотреть, что случилось с женщиной, но так и не увидел. Тут трамвай остановился.

— Как был одет мужчина?

— Не знаю, не могу сказать.

— В головном уборе? Без?

— Не могу сказать.

— А женщину заметили?

— У нее была коричневая сумочка с круглой хромированной застежкой. Чешская.

Наверное, заметив на моем лице недоверие, он торопливо добавляет:

— Не удивляйтесь! По профессии я модельер галантерейных изделий, дамских сумочек тоже. Несколько лет назад у нас был спор не на жизнь, а на смерть. Именно по поводу этих круглых пряжек. На одном из наших больших машиностроительных заводов в отходы штамповки выбрасывали металлические кругляшки точно такого размера, какой нам был необходим для пряжек. Первую партию мы получили по стоимости отходов, а вторую… Простите, я увлекся!

— Продолжайте, продолжайте… — После напряженного разговора с вагоновожатой для меня это хорошая разрядка.

— Попробую короче. Вскоре завод заломил цену — и начались споры. Вот почему такие застежки я теперь за километр узнаю.

— Значит, сумочка все-таки рижская?

— Нет, модели даже не похожи. Только пряжки.

— А что вы еще заметили?

— Можно откровенно?

— Конечно.

— В женщине было что-то вульгарное. Она производила впечатление легко доступной. Простите, если я ошибаюсь, но мне так показалось.

Это все.

Я вернулся к себе в отдел. Через несколько минут звонит Шеф. Должно быть, он просил дежурного доложить ему о моем прибытии.

Глава 3

— Лейтенант Добен, зайдите ко мне… — И в трубке слышны частые гудки.

В какой форме это сказано? Как сообщение? Как приказ? Наверно, все-таки как приказ, потому что сказанное им всегда точно исполняется. Почти всегда. Потому что Шеф никогда не дает заданий, которые нельзя выполнить. Если же он сам не уверен, что задание выполнимо, то никогда не забывает добавить — «пожалуйста, попытайтесь!»

Кладу документы в сейф, закрываю кабинет и иду к нему — наверх.

Коридор длинный, с голыми стенами. Удивительно, но стенды наглядной агитации делают их еще оголенней. Это оттого, что они лишены теплоты. Напротив двери моего кабинета висит стенгазета. Огромная фанерная доска с огромными — тоже фанерными — буквами поверху — «На страже порядка». Бугристые буквы позолочены. Еще со школьной поры помню, как это делается: буквы смазать клеем, посыпать крупой, а потом покрыть бронзовой краской. На скамье, прямо под стенгазетой, как бы под венцом из золоченых букв «На страже порядка», обычно сидят граждане, — случается, и с наголо бритой головой, — которые моими стараниями попадают в объятия суда, а позже в исправительных колониях узнают, как труд из обезьяны сделал человека.

Стучу в дверь.

— Войдите!

Кабинет у Шефа просторный, с большим письменным столом, к которому примыкает длинный полированный стол. Вместе они образуют букву Т. Это для совещаний. В кабинетах с такой расстановкой мебели располагается особая категория людей, которые в действительности являются или стараются произвести впечатление хороших организаторов. Если от такого Т-образного стола кого-либо переводят к обычному письменному, то это почти всегда означает понижение в должности. Наш Шеф обстановку своего кабинета воспринимает как нечто само собой разумеющееся, никогда никто не замечал у Шефа ни привязанности к ней, ни отрицания. И это делает Шефа в наших глазах особенно симпатичным.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Присядьте, Добен!

— Благодарю! — Я сажусь на стул поближе к письменному столу.

Шеф курит длинные кубинские сигареты с черным табаком и едким дымом. Как обычно, он какое-то время молчит. Сосредоточивается. Как прыгун перед прыжком или копьеметатель перед броском.

Он высокий, всегда загорелый. Ему пятьдесят пять лет — вдвое больше, чем мне — и выглядит соответственно.

Костюмы он шьет у хорошего портного и довольно яркие, воротничок рубашки всегда чистый, педантично отглажен, галстук модный, с модным узлом. Шеф носит лимонно-желтые туфли, лимонно-желтые перчатки и такого же цвета кожаную шляпу. И большие темные очки.

У него массивные золотые запонки и массивные золотые часы с браслетом. Если бы все эти вещи носил я, то наверняка выглядел бы пижоном, а он, учитывая его положение, возраст и занимаемую должность, этими атрибутами производит обратный эффект, выглядит как бы еще важнее, даже символизирует основательность. Мы знаем, что некоторые над его манерой одеваться посмеиваются — особенно те, кто являются как на парад.

— Добен, что вы успели сделать? Вы уверены, что это несчастный случай?

— С места происшествия убегал какой-то мужчина…

— Есть подозрения?

— Подождем заключения медицинской экспертизы. Автоинспекция считает, что это обыкновенный несчастный случай.

— А вы?

— Мне не нравится этот убегающий мужчина. Личность женщины еще не установлена?

Шеф качает головой. Может он хочет еще что-то сказать, но его перебивает голос секретарши из селектора на самом краю письменного стола:

— Товарищ полковник, из банка…

— Пусть войдут!

Короткий стук в дверь, и в кабинете появляются два невысоких вежливых человека.

— Мы из банка, — говорят они в один голос.

— Присаживайтесь! — Шеф указывает на стулья и кладет перед ними на стол коричневую дамскую сумочку с никелированной пряжкой.

Мужчины, словно они только этим и занимаются ежедневно, открывают сумочку и вынимают оттуда деньги. Сторублевками. Целую кучу денег сторублевками. Я никогда не видел столько денег сразу и, наверное, никогда больше не увижу. Но у этих двоих деньги, кажется, не вызывают вообще никаких эмоций, у них даже глаза не заблестели. Один из них деловито пересчитывает. Пальцы его так и мелькают.

Сотенные сложены ровными пачками по девять и перегнутой пополам десяткой. Пересчитав пачку, первый мужчина подвигает ее другому, и тот также пересчитывает, — только пальцы мелькают.

— Одиннадцать тысяч четыре рубля шестьдесят копеек, — наконец объявляет первый мужчина, — сейчас выпишу чек.

Эти четыре рубля с копейками рядом с остальной кучей денег напоминают мне крошки на неубранном столе.

— Будьте любезны! — говорит Шеф.

— Пожалуйста! — Шефу подается заполненный бланк, который он внимательно изучает.

Другой мужчина открывает свой портфель «на молнии» и складывает деньги.

— Может быть, вам дать охрану? — спрашивает Шеф.

— Спасибо. Нас внизу ждет банковская машина, — говорит первый и встает.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Спасибо и до свидания! — откланивается другой.

Оба исчезают.

Шеф испытующе смотрит на меня.

— Сумочка той женщины. Я, Добен, об этом заранее не говорил, чтобы не побуждать вас к преждевременным выводам.

БИОГРАФИЯ ВИЛЬЯМА АРГАЛИСА

Глава 1

Когда он проснулся, Беата и сын уже ушли. Рабочий день у Беаты в больнице начинался рано, но из большой любви к порядку она старалась всегда прийти раньше, чтобы к появлению уборщицы и санитарок все было наготове, и они не сидели бы, ожидая сменного белья, соды для мытья полов или чего-нибудь другого. Беата — образцовая сестра-хозяйка, и администрация больницы нередко ставила ее в пример другим.