Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он терзался. Он забрасывал письмами Конвент. Но братья-депутаты не отвечали на его призывы. Трудно поверить, но в середине июня, поднявшись с ложа страданий, он нашел в себе силы отправиться в Конвент, чтобы там с трибуны изложить свою программу действий. Два дня, 17 и 18 июня, превозмогая мучения, он держался на ногах…
Это было в последний раз.
Но и потом, уже не поднимаясь с постели, он продолжал доказывать, предупреждать, предостерегать, настаивать.
И газета его выходила все так же регулярно…
* * *…Около полудня раздался снова тот же чужой, дребезжащий звонок.
Симонны не было дома.
Я хотел выйти открыть, но услышал, что уже открыли.
В этот момент Марат позвал меня, прося передать ему последний номер газеты, лежавший на табурете. Когда я вошел в прихожую, то увидел гражданку Обен, что-то ворчащую себе под нос и разглядывающую сложенный вчетверо листок бумаги. — Кто это был?
— Да шляются здесь разные… Какая-то потаскушка… Требовала Марата… Я отругала ее как следует и выставила за дверь, она же оставила вот это…
Консьержка передала мне письмо. Поскольку оно не было запечатано, я развернул и прочел:
«Я приехала из Кана. Вы, руководясь любовью к народу, безусловно найдете желательным ознакомиться с подготовляющимися там заговорами. Я ожидаю ответа».
Эта короткая записка, написанная корявым почерком, не понравилась мне. Конечно, приходила утренняя посетительница. Что ей нужно? Почему такое упорство? Всем известно, что в Кан бежали многие жирондисты, в том числе Петион и Барбару. Всем известно, что они заговорщики и готовят мятеж на западе. Что еще может она сообщить по этому поводу? А может, она маньячка?..
Я спрятал письмо в карман.
Когда вернулась Симонна и я рассказал о случившемся, она нахмурилась.
— Вот видишь, а ты говорил, не придет… Пришла…
— Как быть с письмом? — спросил я. Симонна посмотрела на меня удивленно.
— Отдать Марату, разумеется. Ведь мы не можем от него это скрыть. Да потом, если она пришла два раза, то все равно придет и в третий…
Я отдал письмо Марату.
И был, конечно, изруган за то, что не впустил просительницу.
Я не стал объясняться. Да и что я мог объяснить?..
* * *…Я часто задумывался над одной и той же проблемой. Мне хотелось выяснить для себя: чем же отличался Марат от других вождей Горы, в первую очередь от Робеспьера? Внутренне я чувствовал это различие, но никак не мог облечь его в четкую форму.
Мне помог неожиданный единомышленник.
После термидора в моих руках случайно оказалось несколько донесений агента-наблюдателя жирондистскому министру внутренних дел. Они относились ко второй половине мая 1793 года. И что же я вычитал в них!..
Агент Дютар писал:
«…Якобинцы распадаются на две партии, очень различные и обособленные друг от друга. С одной стороны, это люди образованные, собственники, которые думают больше о себе, чем о других; к их числу относятся Сантер, Робеспьер и большая часть членов Горы. С другой стороны, это вожаки низов, которые частично господствуют в Якобинском клубе и, главным образом, у Кордельеров их вождь — Марат».
И дальше:
«Очень часто, читая статьи Марата, я ловлю себя на том, что думаю: «А ведь он прав!» Слишком часто уж паши великие умники, погрязая в метафизических отвлеченностях, забывают о реальном народе. Марат единственный остается с народом, всегда с народом… И, ей-богу, мне, подлинному патриоту, трудно не стать маратистом…»
Честный Дютар! Что сделали с тобой твои хозяева, я не знаю, но вряд ли им подошел агент, говоривший от глубины сердца и вовсе не то, что им хотелось.
Но ты прав, Дютар, тысячу раз прав.
Робеспьер и многие из его соратников были отвлеченными резонерами. Они говорили о добродетели, однако не знали живого народа, да и не очень-то хотели его узнать, а народные восстания приводили их в ужас…
«Робеспьер избегает шума и бледнеет при виде обнаженной сабли» — как это точно было схвачено!
Марат же был совсем другим. Он жил интересами обездоленных и угнетенных; когда-то они скрывали его от сильных мира, теперь же видели в нем своего друга и вождя. И он помогал им не высокопарными тирадами, но делами, подчас самыми простыми делами…
В дни болезни он продолжал принимать всех, нуждающихся в нем. И никто не уходил из квартиры на улице Кордельеров с пустыми руками. А если Марат сам не мог помочь, он направлял туда, где можно было рассчитывать на доброе отношение и поддержку.
Это очень хорошо показал Огюстен Робеспьер, человек простой и сердечный, в одном из своих частных писем, написанных уже после смерти Друга народа:
«…Вы должны знать, что Марат жил как спартанец, он ничего не тратил на себя, отдавая все, что имел, обращавшимся к нему за помощью. Он не раз говорил мне и моим коллегам: «Мне больше нечем помочь этим несчастным, я пришлю к вам кое-кого из них», и он много раз так делал…»
Удивительно ли, что после смерти Марата в семье осталась одна ассигнация, достоинством в 25 су?.. Это был весь капитал, нажитый им за годы революции…
Сопоставим, дорогой читатель.
Дантон умер помещиком — после него остались дома, угодья, пахотные земли. Собственность Робеспьера по посмертной оценке равнялась примерно тысяче ливров.
А Марат в день смерти имел 25 су, и это было все, ибо квартира бралась внаем, а мебель — напрокат.
Я не могу говорить об этом без слез. По-моему, ассигнация в 25 су характеризует его лучше, чем десятки томов исторических исследований!..
* * *…После обеда Марат не пожелал отдыхать. Он заявил, что ему нужно закончить для завтрашнего номера статью об изменнике Кюстине, а тут с минуты на минуту должны принести корректуру. С ним никто не спорил — это было бесполезно.
Жара, казалось, достигла своего предела. Мы были словно вареные, и я удивлялся Марату, который мог при этом еще сидеть в почти горячей воде. Я взглянул в его страдальческое лицо. Мокрое, набрякшее и белое, оно напоминало тесто, но темные зрачки глаз были такими же пронизывающими и пытливыми, как всегда. Мог ли я думать, что вижу его живым в последний раз?..
Симонна занялась приготовлением лекарства. Это была микстура, прописанная доктором Субербиелем, состоявшая из миндального молока с разведенной в нем глиной; строго определенную дозу глины нужно было предварительно очень мелко растолочь. Лекарство не помогало, но Симонна тщательно готовила его каждый день в одно и то же время.
Пробило семь. Пришел гражданин Пилле, принесший корректуру. Вместе с Пилле зашел и Лорен Ба; словно в объятиях, он нес обеими руками кипу бумаги, только что купленной в магазине Бушара. Передав бумагу гражданке Обен, комиссионер остался в столовой, Пилле же прошел к Марату. Я слышал их разговор: они обсуждали последние события. Между прочим, Пилле заметил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Репетиция - любовь моя - Анатолий Васильевич Эфрос - Биографии и Мемуары / Культурология
- Репетиция конца света - Елена Арсеньева - Биографии и Мемуары
- Ювелирные сокровища Российского императорского двора - Игорь Зимин - Биографии и Мемуары
- Девочка, не умевшая ненавидеть. Мое детство в лагере смерти Освенцим - Лидия Максимович - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Между жизнью и честью. Книга II и III - Нина Федоровна Войтенок - Биографии и Мемуары / Военная документалистика / История
- Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц - Патти Маккракен - Биографии и Мемуары / Историческая проза / Русская классическая проза
- Николай Георгиевич Гавриленко - Лора Сотник - Биографии и Мемуары
- В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Анна Уайтлок - Биографии и Мемуары
- Кутузов. Победитель Наполеона и нашествия всей Европы - Валерий Евгеньевич Шамбаров - Биографии и Мемуары / История
- Чёт и нечёт - Лео Яковлев - Биографии и Мемуары