Русский романс - Полонский Е. П.

АЛЕКСАНДР НАВРОЦКИЙ

(1839–1914)

510. Утес Стеньки Разина[516]

Есть на Волге утес, диким мохом оброс       Он с боков от подножья до края, И стоит сотни лет, только мохом одет       Ни нужды, ни заботы не зная На вершине его не растет ничего,       Там лишь ветер свободный гуляет, Да могучий орел свой притон там завел       И на нем свои жертвы терзает. Из людей лишь один на утесе том был,       Лишь один до вершины добрался, И утес человека того не забыл       И с тех пор его именем звался. И хотя каждый год по церквам на Руси       Человека того проклинают, Но приволжский народ о нем песни поет       И с почетом его вспоминает. Раз ночною порой, возвращаясь домой,       Он один на утес тот взобрался И в полуночной мгле на высокой скале       Там всю ночь до зари оставался, Много дум в голове родилось у него,       Много дум он в ту ночь передумал, И под говор волны, средь ночной тишины,       Он великое дело задумал, И, задумчив, угрюм от надуманных дум,       Он наутро с утеса спустился И задумал идти по другому пути —       И идти на Москву он решился. Но свершить не успел он того, что хотел       И не то ему пало на долю; И расправой крутой да кровавой рекой       Не помог он народному горю. Не владыкою был он в Москву привезен,       Не почетным пожаловал гостем, И не ратным вождем, на коне и с мечом, А в постыдном бою с мужиком-палачом       Он сложил свои буйные кости. И Степан будто знал — никому не сказал,       Никому своих дум не поведал. Лишь утесу тому, где он был, одному       Он те думы хранить заповедал. И поныне стоит тот утес, и хранит       Он заветные думы Степана; И лишь с Волгой одной вспоминает порой       Удалое житье атамана. Но зато, если есть на Руси хоть один,       Кто с корыстью житейской не знался, Кто неправдой не жил, бедняка не давил, Кто свободу, как мать дорогую, любил       И во имя ее подвизался, — Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет       И к нему чутким ухом приляжет, И утес-великан всё, что думал Степан,       Всё тому смельчаку перескажет. 1864(?)

ЛЕОНИД ТРЕФОЛЕВ

(1839–1905)

511. Ямщик[517]

Мы пьем, веселимся, а ты, нелюдим,       Сидишь, как невольник, в затворе. И чаркой и трубкой тебя наградим,       Когда нам поведаешь горе. Не тешит тебя колокольчик подчас,       И девки не тешат. В печали Два года живешь ты, приятель, у нас, —       Веселым тебя не встречали. «Мне горько и так, и без чарки вина,       Немило на свете, немило! Но дайте мне чарку; поможет она       Сказать, что меня истомило. Когда я на почте служил ямщиком,       Был молод, водилась силенка. И был я с трудом подневольным знаком,       Замучила страшная гонка. Скакал я и ночью, скакал я и днем;       На водку давали мне баря, Рублевик получим и лихо кутнем,       И мчимся по всем приударя. Друзей было много. Смотритель не злой;       Мы с ним побраталися даже. А лошади! Свистну — помчатся стрелой…       Держися седок в экипаже! Эх, славно я ездил! Случалось, грехом,       Лошадок порядком измучишь; Зато, как невесту везешь с женихом,       Червонец наверно подучишь, В соседнем селе полюбил я одну       Девицу. Любил не на шутку; Куда ни поеду, а к ней заверну,       Чтоб вместе пробыть хоть минутку. Раз ночью смотритель дает мне приказ;       „Живей отвези эстафету!“ Тогда непогода стояла у нас,       На небе ни звездочки нету. Смотрителя тихо, сквозь зубы, браня       И злую ямщицкую долю, Схватил я пакет и, вскочив на коня,       Помчался по снежному полю. Я еду, а ветер свистит в темноте,       Мороз подирает по коже. Две версты мелькнули, на третьей версте…       На третьей… О господи боже! Средь посвистов бури услышал я стон,       И кто-то о помощи просит. И снежными хлопьями с разных сторон       Кого-то в сугробах заносит. Коня понукаю, чтоб ехать спасти;       Но, вспомнив смотрителя, трушу, Мне кто-то шепнул: на обратном пути       Спасешь христианскую душу. Мне сделалось страшно. Едва я дышал,       Дрожали от ужаса руки. Я в рог затрубил, чтобы он заглушал       Предсмертные слабые звуки. И вот на рассвете я еду назад.       По-прежнему страшно мне стало, И как колокольчик разбитый, не в лад,       В груди сердце робко стучало. Мой конь испугался пред третьей верстой       И гриву вскосматил сердито: Там тело лежало, холстиной простой       Да снежным покровом покрыто. Я снег отряхнул — и невесты моей       Увидел потухшие очи… Давайте вина мне, давайте скорей.       Рассказывать дальше — нет мочи!» <1868>