Древний Китай. Том 2: Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.) - Леонид Васильев

Ритуальное осквернение трупа обидчика было продолжением все той же практики отмщения по принципу «кровь за кровь, смерть за смерть». Однако мстили, как правило, именно тому, кто тебя оскорбил. Столь характерное для более поздних периодов китайской истории уничтожение всей семьи и родни виновного в оскорблении в Чуньцю еще не практиковалось или, во всяком случае, практиковалось редко, лишь в крайних случаях (например, когда уничтожались мальчики, легитимные претенденты на трон). Интересен в этом смысле один из эпизодов, помещенный в «Цзо-чжуань» [114, 6-й год Вэнь-гуна; 212, т. V, с. 243 и 245]. Суть его сводится к тому, что один из оскорбленных аристократов (он был публично наказан цзиньским командующим армией) оказался в следующей ситуации: оскорбивший его вынужден был бежать к дисцам, а на долю обиженного выпало сопроводить семью бежавшего к тем же дисцам. На вопрос, почему бы ему не уничтожить эту семью, оскорбленный аристократ заметил, что существует норма (он сослался на специальную книгу), согласно которой семья не отвечает за вину ее главы. Похоже, что такого рода норма действительно была частью кодекса чести феодальной знати в период Чуньцю.

Нормы аристократической чести едва ли в то время уже были кодифицированы, так что ссылки на специальную книгу здесь явный анахронизм, т. е. более поздняя вставка. Быть может, следовало бы говорить скорее о неписаных нормах. Но и они, насколько об этом позволяют судить данные источников, были в период Чуньцю еще не очень четко фиксированы. Лучше всего это можно видеть на примере важного для феодальной структуры принципа отношений между господином и слугой, сюзереном и вассалом, правителем и подданным.

В текстах отчетливо выделяются две противоположные модели такого рода взаимоотношений, причем каждая из них опирается на свою систему аргументов. Первая модель — верность до гроба, полная преданность и надежность. Цзиньский Сюнь Си покончил с собой, когда понял, что не в состоянии сдержать слова, данного правителю. Когда в 594 г. до н. э. в осажденную чусцами столицу Сун был направлен посол из Цзинь с призывом держаться, он был перехвачен. Как уже говорилось, чусцы обещали ему большую взятку за то, чтобы он изменил текст послания на противоположный. Сначала решительно отказавшись, посол затем согласился и благодаря этому попал в город. Но передал осажденным первый вариант. Схватив посла на обратном пути, чуский правитель предъявил ему свои претензии, на которые тот ответил, что верен своему долгу и готов умереть. Тронутые столь глубокой верностью долгу слуги и вассала, чусцы отпустили посла [114, 15-й год Сюань-гуна; 212, т. V, с. 325–326 и 327–328].

Вторая модель — готовность служить новому господину столь же старательно, как служил старому, оставленному либо преданному. Эта модель представлена прежде всего Гуань Чжуном, который при изменившихся обстоятельствах с легкостью покинул прежнего патрона и пошел на службу к его брату и сопернику цискому Хуань-гуну. Можно привести немало аналогичных примеров. Достаточно напомнить о том евнухе, который сначала преследовал цзиньского Чжун Эра, отрубив ему рукав одежды в момент бегства, а затем напросился к нему на прием, дабы предупредить о заговоре. Отвечая на упреки Чжун Эра, уже ставшего Вэнь-гуном, евнух оправдывался тем, что верно служил своему господину раньше, верно будет служить Вэнь-гуну и теперь. Разумеется, следует разделять те случаи, когда слуга потерял старого господина и ищет нового, от тех, когда он предал патрона и пошел на службу к другому. Но дело в конечном счете не в этом. Гораздо существенней обратить внимание на то, что единой модели еще нет, стандарт приемлемого обществом поведения только складывается, причем в очень сложных и подчас драматически противоречивых ситуациях. Есть сакрально-ритуальные экспектации, которым должны удовлетворять все. Но в их рамках пока еще широкий простор для вариантов. На практике это означало, что формально этическая норма, лежащая в фундаменте сакрализованного ритуального церемониала, всеми признается и почитается, тогда как в калейдоскопе ежедневно меняющихся политических событий эта же норма трактуется весьма широко, в зависимости от множества привходящих обстоятельств. Заговоры и убийства в высших эшелонах власти не всегда осуждаются в текстах, нередко для них источники находят убедительные объяснения и оправдания. И это понятно: на исторической арене чжоуского Китая периода Чуньцю действуют очень разные люди в очень неустоявшихся условиях, судить их огулом, руководствуясь жестким, единым для всех стандартом достойного поведения, просто невозможно.

Отказавшись от этого, авторы более позднего времени (когда многое из упомянутого стандарта поведения уже устоялось и могло бы служить жестким критерием) оказали нам неоценимую услугу, представив чжоуских аристократов и их окружение именно такими, какими они были, с минимумом нравоучительных сентенций. Таким образом, из текстов видно, что не некий стандарт, а живое чувство внутреннего достоинства и сословной чести побуждало чжоуских аристократов вести себя именно так, а не иначе. Разумеется, в выборе модуса поведения играли роль и особенности характера, и сила внутренних импульсов, включая стремление к власти, богатству, славе, жажду утоления любовной страсти, и, наконец, просто случай, порой даже интуиция. Это, в частности, хорошо заметно и на примере поведения воинов-аристократов в ходе боевой схватки.

Как мы знаем, на поле брани с правителями случалось всякое: их захватывали в плен либо преследовали, а порой, как то было с цзиньским Ци Чжи, перед ними галантно расшаркивались их противники. И хотя поступок Ци Чжи был в конечном счете официально осужден и расценен чуть ли не как предательство, сам факт красноречив. В том, что этот высокопоставленный военачальник не был предателем, сомневаться не приходится. Он стал жертвой политической интриги, в ходе которой обвинение в предательстве было лишь удобным предлогом, не более того. Но то обстоятельство, что его поведение на поле боя оказалось поводом для подобного рода обвинения, дает основание считать, что при всей неустоявшейся еще системе стандартов рыцарской этики галантное расшаркивание на поле боя было все же некоей экстравагантностью, чреватой политическими осложнениями. Иными словами, стандарта в его окончательном виде еще не было, но он уже формировался. Правда, он так и не успел окончательно сложиться до того, как феодальная структура Чуньцю стала быстрыми темпами дефеодализироваться. Неудивительно поэтому, что в своем завершенном виде строго институционализировавшиеся стандарты аристократического поведения были составлены уже задним числом в форме трактатов «Или», «Лицзи» и «Чжоули». Они были призваны возвеличить и воспеть как мифическую «имперскую» древность, так и реально существовавшие нормы взаимоотношений феодальной знати в чжоуском Китае, особенно в период Чуньцю.

Аристократия как сословие воинов (офицерский корпус)

Как свидетельствуют источники, в войнах принимали участие не только молодая поросль аристократических кланов — «сыновья и младшие братья», но и все представители феодальной знати, кроме старых и больных. Старшие в силу своего возраста и тесно связанного с ним статуса (должностная и возрастная выслуга) воевали на более высоких постах, тогда как молодые составляли основную массу офицерского корпуса. Как выглядел офицерский корпус в чжоуских царствах периода Чуньцю?

Высшие генеральские должности в армиях и их группировках (когда речь шла о нескольких армиях или о коалиции армий разных царств, принимавших участие в кампании) занимали сановники-цины, которые в мирное время составляли ближайшее окружение правителей и находились на должности министров, в том числе и министров, ответственных за организацию военного дела (сы-ма). Впрочем, стоит обратить внимание на то, что, будучи формально ответственными за военную функцию царства, сы-ма, как правило, не были ни главными специалистами в военных делах, ни старшими среди генералов. Это не исключалось, но обычно руководящую роль в военной кампании играли те из цинов, кто занимал должность главного министра. Или иначе — кто был главней в гражданской администрации, тот и отвечал за ведение войны. Эта особенность лишний раз подчеркивает, что все аристократы, вся правящая знать были прежде всего воинами, тогда как сы-ма лишь ведали военными ведомствами, т. е. отвечали за постоянную готовность к войне.

Все старшие офицеры в армии были дафу. Трудно сказать о них что-либо более точное. Судя по источникам, все командиры колесниц были дафу и к этому же разряду относились те, кто находился в экипаже правителя, равно как и некоторые командующие войсками. Неясно, принадлежали ли к этому разряду все «младшие братья и сыновья», которые начинали свою воинскую карьеру, не имея ни заслуг, ни должной выслуги. А ведь именно из них комплектовались экипажи боевых колесниц дафу, выступавших в качестве старших офицеров.