Ратоборцы - Влада Воронова

— Это решение гроссмейстера, генерал, и не вам судить о чести и бесчестии его поступков.

— Мы оба — рыцари ордена, — сказал Декстр. — И если не будем оценивать поступки друг друга мерой чести и бесчестия, рыцарство прекратит своё существование.

— Вы забыли о долге повиновения, генерал.

— Когда долг повиновения начинает сравниваться, а тем более перевешивать долг чести, рыцари превращаются в наёмников.

— Вы заговорили как Чижик, — ответил Салливан. — Как прирождённый плебей.

— Прирождённым плебеем был и Максимилиан Рыжий. Однако он сумел избавить мир от зла, которое нёс «Полночный Ветер».

— Однако Чижик подал прошение о досрочном испытании, — сказал Салливан.

— Я удивлён, магистр. Но пока воздержусь от суждений. И вам рекомендую.

Салливан взял ручку, подписал прошение.

— Когда рыцарь и генерал ордена, — сказал он, — начинает менять свои поступки по взятому из плебеев курсанту, в ордене ему делать нечего.

— Когда орден в погоне за властью начинает забывать о чести, рыцарю и генералу действительно нечего делать в таком ордене.

Салливан отшатнулся как от пощёчины.

— Пауль, что с тобой происходит?

— А что происходит с орденом, Мартин, во что он превращается? — Декстр шагнул к столу, опёрся о него ладонями, заглянул Салливану в глаза. — Более восьмисот лет мы не давали Соколам возродить «Полночный Ветер», берегли от него мир. Теперь же норовим побыстрее ухватиться за его рукоять. Мартин, неужели мы, рыцари, хуже пекаря? Максимилиан ведь сумел его уничтожить… Да и не в мече дело.

Декстр сел в кресло, мрачно уставился в пол.

— Мы превратились в скопище живых мертвецов, — сказал он. — Поэтому нам нет дела до благородства и чести, покойнику ведь всё равно, подонком его назовут, или героем. Он уже ничего не чувствует. Мы вурдалаки, Мартин, мы существуем только за счёт чужих жизней. Ты говорил, что ордену нужна свежая кровь. Действительно, нужна. Потому что мы, как скверно сделанное умертвие, можем существовать, только поедая сердца живых. Существовать, Мартин, но не жить. Власть орденов — это власть покойников над живыми. А мы ещё удивляемся, почему люди нас ненавидят… — Декстр с тоской приговорённого к казни посмотрел на Салливана: — Когда же мы умерли, Мартин? И почему сами не заметили своей смерти?

— Даже за половину того, что ты здесь наговорил, — ответил Салливан, — тебя положено отправить на костёр как изменника и еретика.

— Отправляй, — равнодушно сказал Декстр.

— Дурак! — громыхнул кулаком по столу Салливан. — Я ведь люблю тебя. Ты был моим учеником. Всё равно, что сыном. Мне легче себя убить, чем тебя… Но почему, зачем ты сказал об ордене такое?

Декстр подошёл к Салливану, тронул его за плечо. Салливан поднялся.

— Потому что это правда, — ответил Декстр, глядя ему в глаза. — Потому что я тоже люблю тебя — как отца, как друга. А значит, правду сказать обязан, или это уже не дружба. Не любовь. — Декстр мягко улыбнулся. — А теперь выносите приговор, магистр.

— И такого дурака великовозрастного я отпускаю одного в огромный сложный мир, — вздохнул Салливан. — Пауль, убить сына или ученика намного хуже, чем убить себя. Если самоубийца просто трус, то сыноубийца ещё и подлец, перекладывает свою вину на другого. То, какими становятся наши дети и ученики, во многом определяем мы сами. И отвечать за них должны сами. Принимать и их заслуги, и их позор. Помнить, что наши дети не вещи, а люди, иначе и мы сами теряем право быть людьми, превращаемся в вещь. — Салливан взъерошил Декстру волосы. — Может, ты и прав, мальчик. А может, это самая большая ошибка в твоей жизни. Но мешать тебе я не стану. Это твой выбор и твой путь. Я и так слишком долго висел у тебя на шее как гиря.

— Учитель…

— Нет, — строго перебил Салливан. — Ты уже давно не ученик, рыцарь Пауль Декстр.

— И не рыцарь.

— Рыцарь, — твёрдо ответил Салливан. — Орден ты предал, всё верно, но сохранил верность себе и рыцарству. Ты поступаешь правильно, Пауль. Не лжёшь ни ордену, ни себе. Ты не веришь Ястребам, и уходишь от нас. Как магистр я буду вынужден сжечь твой пояс и вычеркнуть тебя из родового свитка Декстров, но как учитель в прошлом, как друг в настоящем, я горжусь тобой.

Декстр опустил голову.

— Даже и не думай нос вешать. — Салливан слегка щёлкнул его по кончику носа. — И, Пауль, без ложной скромности — чем я могу тебе помочь?

— Чижик послезавтра проходит лабиринт, — сказал Декстр. — Я хотел бы ждать его у двери. Это здорово помогает, когда знаешь, что тебя ждут.

— Почему ты хочешь его ждать? — удивился Салливан.

— Потому что он мой друг.

Салливан сел за стол, рассмеялся невесело.

— А вот теперь я тебе завидую до ломоты в костях. Знаю, что и глупо, и гадко, а всё равно завидую. У меня такого друга не было никогда.

— Так значит будет.

— Хотелось бы верить, — хмыкнул Салливан.

— Я верю, — ответил Декстр.

* * *

Лабиринт — труднейшее из всех испытаний, которые только могут выпасть на долю рыцаря. Поэтому геометрики, что курсанты, что посвящённые, не обращали внимания ни на хмурое небо, ни на ленивые побрызги дождя, ни на отставного генерала Декстра, заявившегося на церемонию в гражданском.

Все смотрели только на Чижика и Прежан. Девушка заметно трусила, но храбрилась, посматривала на всех с вызовом. Бесстрастная уверенность Чижика была уже знакома по Дампьеру и Атенере. Только глаза блестели гораздо ярче прежнего — взглядом с ним старались не встречаться.

Славян рассматривал площадку лабиринтного дома. Очень похоже на телепорт в хелефайской долине — вымощенная треугольной плиткой плешка в двадцать квадратных метров, в центре — трёхметровый беломраморный зиккурат лабиринтного дома, из-за траурного цвета похож на склеп. В восточной стене входная дверь, в северной — для тех, кто испытание не прошёл, в южной — для тех, кто справился.

От страха скручивало желудок. Скорей бы началось. Но магистр первой в лабиринт отправил Линду. Славян возмутился было, но Пауль едва заметно кивнул и Славян спорить не стал. Вышла девушка через десять минут из южной двери — серая, осунувшаяся, ноги едва держат. И курсанты, и рыцари восторженно завопили. Славян обнял её, поцеловал в щёку.

— Всё закончилось, — шепнул он. — Теперь уже всё, можно не бояться, они все убежали. Ты сильнее. Они больше никогда не придут. Теперь они тебя боятся.

Кто «они», Славян понятия не имел, но какие-то страшилки наверняка были, на то он и лабиринт.

— Правда? — спросила Линда.

— Да сожри меня акула! — Славян плюнул через растопыренные буквой «V» пальцы. Линда поверила, слабо улыбнулась. К ним подошёл Декстр.

— Пора, Славян, — сказал он.

Линда глянула на Декстра с испугом, глаза наполнились слезами. Тот осторожно обнял девушку.

— Всё будет хорошо. У Славяна всё получится.

Линда покрепче вцепилась Декстру в футболку, глянула на Славяна.

— Я справлюсь, — сказал он.

— Ты обещаешь? — голос у Линды дрожал.

— Да.

— Я верю.

— Спасибо.

Славян вошёл в лабиринт.

И ничего не произошло. В просторной белой комнате что-то противно гудело и подвывало, но по сравнению с озвучкой в карцере — вполне терпимо. Клубился разноцветный туман, на ощупь липкий и скользкий. Отчётливо припахивало гниющей плотью. Славян брезгливо поморщился. Могли бы и побольше выдумки проявить, с Соколами проконсультироваться, у тех камеры пси-воздействия позатейливее.

Туман стал собираться в подобие картинки, Славян различил Линду, которая истязала ребёнка. Всё ясно, проверка по ситуациям морального выбора. Варианты решений: этого не может быть; мои друзья не такие; такие мне не друзья и давай развлечёмся вместе. После проверки общей моральной пригодности начнётся проверка пригодности к службе в ордене — верности идеям и целям, преданности самому ордену и всём прочем в том же духе. И в финале — проверка устойчивости к предельному пси-воздействию, одна-две минуты потёмочной казни.

Дожидаться этой погани Славян не собирался, и пошёл к северной двери, толкнул. Заперто. Удивлённый Славян подошёл в южной двери. Тоже заперто. Но так быть не может, испытание соискатель рыцарского звания либо проходит, либо нет. Или двери открываются только после потёмочной казни? Ну нет, господа рыцари, сами играйте в свои садистские игры. Славян пошёл к входной двери, она вроде бы похлипче, можно будет выбить.

Дверь сама распахнулась настежь, стоило только подойти.

Встретил Славяна громкий шёпот геометриков — злорадство, презрение, обида, разочарование. Он едва заметно усмехнулся и пошёл к магистру, курсантский пояс отдавать, не прошедших лабиринт из крепости вышвыривали немедленно. Бледный до полуобморока Салливан скрестил руки на груди и склонился в глубоком поклоне, разве что на колено не встал. И рыцари, и курсанты онемели.