Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич

работе на земле. Руки у него были грубоватые, трудовые. Я спросила, кем он себя более всего ощущает: программистом, инженером? Он славно усмехнулся и ответил: «Фермером». Мне такое признание пришлось по душе. Что могло быть естественней любви к земле? И я приняла это за ключ, которым можно будет что-то отпереть в сыне.

В тот приезд случилось и вовсе непредвиденное. При прощании на вокзале сын вполголоса вымолвил: «Не тронь чемодан, мама. Я сам». Я не ослышалась. Взрослый сын впервые попробовал назвать меня мамой?!

Пока он находился здесь, то и дело повторял: «Что ты всё о нас и для нас? Подумай о себе». Уехав, замолчал снова. Какое-то время спустя невестка написала, что ждёт второго ребёнка. Ровное и ласковое обращение Юры с Алёшей, ожидание ещё одного ребёнка… Значит, семья состоялась? Не это ли главное?

В память о юбилее осталась публикация: «Такого юбилея – с охапками гвоздик и роз, с искренними, добрыми поздравлениями, признаниями в любви, с прекрасным юбиляром, которая строгим туалетом, красотой и достоинством напоминала об актрисах прошлого века, – мне видеть не доводилось… Театральные деятели со всей страны и из-за рубежа поздравляли с семидесятилетием Тамару Владимировну Петкевич…» Скорее всего, именно эта юбилейная картинка послужила для Юры одновременно и толчком к тому, чтобы привезти внука, попробовать сделать шаг мне навстречу, и стимулом к новому приливу раздражения. Я ведь условилась сама с собой, что буду сколько угодно ждать его прихода ко мне, лишь бы это свершилось по его личной и доброй воле.

– Отец оставил застенографированные дневники, – сказал при предыдущей встрече сын.

– Ты их пытаешься прочесть?

– Да. Хотя это не просто. Он пользовался старой системой, двадцатых годов.

– И пока не разберёшь, не успокоишься? Так?

– Да.

Не знаю, о какой поре своей жизни писал Филипп, что доверил дневникам, какую свою зашифровал в них «истину». Но сына переполняло ненасытное любопытство к фигуре отца, а относящееся ко мне его не интересовало. Я надеялась, что Юра справится с расшифровкой отцовских дневников и они помогут ему осмыслить всё, что с нами случилось. Но он к этой теме больше не возвращался.

Меня и сейчас ещё спрашивают, как я могла при всём этом жить. Наверное, природа подарила мне способность всегда ощущать здоровую основу жизни. И ещё меня выручало то, что некая высшая воля разместила меня на причудливом перекрёстке между теми, кто родился ещё на рубеже веков, и более поздними поколениями.

В первой книге я рассказывала об Ольге Петровне Тарасовой, дворянке, профессиональной революционерке, которая в одно время со мной отбывала срок в Межоге и одарила меня своей дружбой. В 1985 году я была приглашена в Москву на её столетие (всего она прожила сто шесть лет). Ольга Петровна обладала редким талантом любви: сам воздух вокруг неё всегда был насыщен любовью. И столетие своё она встречала окружённая любовью обеих дочерей и нескольких внуков. Соседи по московскому многоэтажному дому несли на её праздник пироги, варенье и салаты.

Родственники и друзья, съехавшиеся на столетие «последней эсерки», как её назвала одна из московских газет, произносили растерянно-восторженные тосты: «Сто лет?! Прекрасно! Восхитительно! Такая живость чувств! Откуда берутся силы?» За Ольгой Петровной Тарасовой стояла богатейшая родословная. История и человек в девятнадцатом веке ещё более или менее уважительно шли рука об руку. Происходившие из позапрошлого века люди, такие как она и Александр Осипович, завещали нам свою мудрость – любовь.

Силы самых близких моих друзей-женщин, родившихся в начале двадцатого века, – Тамары Цулукидзе, Хеллы Фришер, Ольги Улицкой – были подорваны расстрелами мужей или многолетним ожиданием их из лагерей. Все до одной потеряли детей. Сын Хеллы остался в Чехословакии, и она его никогда больше не увидела, поскольку и после освобождения уехать на родину ей не разрешили. Четырёхлетний сын Оли и Александра Осиповича умер в ссылке на Кольском полуострове. Сын Тамары Цулукидзе погиб, едва она вышла из лагеря. Гонки с современной историей эти прекрасные женщины выиграть уже не могли.

Собственный суровый опыт подорвал Олину веру в то, что моя ситуация с Юрой может разрешиться «по-человечески». «Сын тебя не знает, тебя не помнит, – повторяла она. – Ты не справишься с этим одна». И я – не справилась.

После Олиной смерти я получила письмо от одной журналистки из Молдавии. У неё в руках случайно оказалась записная книжка Ольги Петровны Улицкой. Журналистка слышала о том, что мы были близки, искала встречи со мной, поскольку собиралась писать о фильмах Улицкой и о ней самой.

Журналистку тоже звали Ольга: Ольга Александровна Тиховская. Мы встретились. Начав собирать в архивах Одессы и подмосковных Белых Столбах материалы об Ольге Петровне, пылкая молодая Ольга Тиховская попутно читала рецензии на фильмы Александра Осиповича. Нашла не только кадры из его кинолент, но и резолюции о запрете его картин. Увлеклась и его творчеством. Успела взять интервью у актрис, снимавшихся в его фильмах. Все материалы фотографировала, дубликаты присылала мне.

Бывает так, что знакомство и дружба выявляют вдруг звенья глубокой и таинственной внутренней связи между людьми. Старшая Оля, Улицкая, и младшая, Тиховская, не были знакомы друг с другом при жизни. Однако… В записях старшей младшая Оля прочла, как маленький Петя, сын Ольги Петровны и Александра Осиповича, перед смертью повернул голову к матери, долго смотрел на неё и произнёс ставшие последними слова: «Бедная моя!» И с Олей Тиховской произошло похожее, когда её заболевшая пятилетняя дочь, заметив на лице матери страх, озабоченно, по-взрослому сказала: «Бедная моя Оля!»

Какими нитями и перепутьями мы связаны? Что наследуем, в чём повторяем чужие судьбы? И как схожи наши истории любви и вражды, наши исповеди друг другу! Как материален этот мир связей, заветов и взаимных прорастаний! Может быть, мы недостаточно умны, чтобы постичь истоки всех многообразных причинно-следственных связей? И не всегда понимаем, чем спасаемся, преодолевая невозможное?

* * *

Будучи в 1967 году в Москве, мы с Володей навестили Славиных на даче в Переделкине. Софье Наумовне надо было что-то оплатить в административном корпусе писательского Дома творчества. Ожидая её, я просматривала список отдыхающих и вдруг увидела фамилию: Цулукидзе, Тамара Григорьевна. Всё сходилось. Невероятно! Мы не виделись с ней пятнадцать лет. В первую минуту самым натуральным образом не узнали друг друга. Обе были потрясены встречей. Проговорили несколько часов кряду. Без утайки делились всем пережитым за эти годы.

Есть судьбы, к которым даже мысленно решаешься приблизиться, едва дыша, на цыпочках. Такой мне видится судьба Тамары Цулукидзе. Напомню: её муж, знаменитый театральный режиссёр