Имперский маг - Оксана Ветловская

Берлин — Вайшенфельд

19–20 июля 1944 года

Утром Штернберг сидел в здании на Принц-Альбрехтштрассе, в приёмной рейхсфюрера, держа на коленях чёрный портфель. Перед отъездом он поручил своему верному помощнику охранять курсантку Заленскую так, как если бы эта девушка приходилась Францу родной сестрой (тот был далеко не в восторге от задания, но возражать, разумеется, не посмел). Внезапно высокие двери распахнулись, и из кабинета шефа СС вышел не кто иной, как Мёльдерс. У Штернберга разом онемели вцепившиеся в край портфеля пальцы, но он даже не поднялся при появлении начальника, глянул высокомерно и вызывающе. Мёльдерс лишь слегка прищурился. Никто из них не проронил ни слова. Они только смерили друг друга взглядами — будто пропороли штыками.

Штернберг подходил к дверям с чувством, будто в притолоке установлена гильотина, но, едва переступил порог, у него отлегло от сердца: мысли сидевшего за столом человека не таили угрозы. Однако же, когда он сел напротив, Гиммлер положил перед ним какие-то бумаги.

— Как это следует понимать, Альрих?

Это были доносы двух курсанток школы «Цет» на Дану и отчёт Мёльдерса о психометрическом анализе. Штернберг вновь помертвел. Значит, вот чем занимался вчера падальщик до его приезда. Собирал кляузы. А вот и собственная поэма стервятника… Взгляд заплясал по строчкам. «Противоестественное влечение к представительнице низшей расы» — тьфу ты, чёрт… Только не паниковать. Штернберг взял бумаги в левую руку и услышал далёкий голос Гиммлера: «Уберите от меня эту дребедень. Моя интуиция говорит, что носитель чистой германской крови и высших психических качеств не может заинтересоваться какой-то грязной славянкой…» Шеф же ни слову тут не верит, во всяком случае, пока.

Штернберг растянул губы в пренебрежительной улыбке.

— Не убеждает. Рыхлая работа. Пустая писанина. Если б я собирался обвинить кого-нибудь в расовом преступлении, то потрудился представить настоящие доказательства, а не бабьи сплетни. Свидетелей, фотографии. А то, видите ли, «влечение», «преступное желание». Болтовня. Но доказательств здесь и быть не может, потому что всё это полнейшая чепуха, вы ведь и сами понимаете. Эта русская девица — сильный экстрасенс, и не далее как вчера мы с Мёльдерсом немного повздорили, решая, под чьим началом она будет работать. По-видимому, вот так неизобретательно он решил добиться своего.

— Мёльдерсу действительно требуется много ваших выпускников, — заметил Гиммлер. — Вам необходимо выполнить все его требования.

— Не думаю, что мне стоит это делать. Рейхсфюрер, я должен сообщить вам нечто чрезвычайно важное. У меня есть все основания подозревать штандартенфюрера Мёльдерса в государственной измене, — и Штернберг открыл портфель.

Пока слушали запись, лицо Гиммлера каменело всё больше.

— Никому нельзя верить, — безжизненно произнёс он, когда плёнка закончилась. Затем принялся молча перебирать бумаги в прихваченной Штернбергом толстой папке: там были доносы, касающиеся покрытия коррумпированных чиновников, тайных выкупов из концлагерей работающих на государство алхимиков (которых под личным руководством рейхсфюрера собирали отовсюду, куда только дотянулись когти рейха), энвольтирования по частному заказу, незаконных сделок с техническими руководителями заводов «ИГ Фарбен» относительно массового использования труда нежити, в которую Мёльдерс намеревался за хорошую плату обращать умерших рабочих-заключённых, — в сущности, всё это меркло по сравнению с плёнкой, но Штернберг решил для пущей внушительности захватить все накопленные материалы.

— Вообще-то, я ожидал этого, — пробормотал Гиммлер, не глядя на него.

Штернберг слышал, как за растерянностью и страхом этого человека с льдистым клацаньем запускается сосредоточенность методичного, как механизм, преследователя — именно она и сделала из заурядного слабовольного болтуна всемогущего рейхсфюрера СС.

— Проклятый лицемер. Он теперь до конца жизни не выйдет из концлагеря, — произнёс Гиммлер уже совершенно другим голосом. Он сгниёт там.

— Разве не следует попросту расстрелять негодяя, нарушившего эсэсовскую верность? — ввернул Штернберг. — Фюрер потребовал бы именно этого.

Гиммлер поглядел на него в странном замешательстве — и Штернберг мгновенно всё услышал, увидел, прочувствовал. Не так давно на докладе у начальника Мёльдерс обмолвился, что руны предсказали ему, чернокнижнику, вероятность насильственной смерти, и будто бы из рунического расклада явствовало, что если это произойдёт, то глава имперской полиции последует за своим верховным оккультистом ровно через восемь месяцев. Такое «пророчество» произвело на мнительного Гиммлера крайне тяжёлое впечатление.

Штернберг усмехнулся.

— Рейхсфюрер, ведь это же обыкновенный шантаж. Страховка как раз на подобный случай. Я абсолютно уверен, так называемое предсказание — ложь от первого до последнего слова. Этот предатель всем и во всём лжёт.

Гиммлер побледнел.

— Альрих, я запрещаю вам читать мои мысли!.. Что за наглость!..

Смертный приговор стервятнику так и не был произнесён. Однако в тот день были подписаны три приказа: первый об аресте Мёльдерса, второй о смещении его со всех постов и исключении из СС. Третий назначал Штернберга главой оккультного отдела «Аненэрбе».

Штернберг в задумчивости вышел на улицу. В сущности, ему следовало быть довольным, но ни радости, ни даже простого облегчения он не ощущал — напротив, на душу снова каменной плитой легла холодная тяжесть. Доносы остались у Гиммлера, и Штернберг знал, что тот не забудет самым тщательным образом проверить, есть ли в них хоть какая-то доля истины. Пока взбалмошный Гиммлер принял его сторону, но полагаться на это было нельзя…

В автомобиле Штернберга ждали. Он замедлил шаг, достал пистолет. Шофёр сидел на своём месте без движения, очень прямо, не смея даже повернуть голову, потому что ему в затылок упирался ствол «парабеллума», который держал Мёльдерс, удобно расположившийся сзади. Правая задняя дверь была приглашающе приоткрыта.

— Если будешь размахивать своей игрушкой, мой мальчик, услышал он голос стервятника, — я продырявлю твоему крысёнку башку. Убери эту штуку и садись в машину. Вон с той стороны.

Штернберг судорожно сжал шершавую рукоятку, его залихорадило. В здании, откуда он только что вышел, полно охраны. Один выстрел — и сюда сбегутся вооружённые эсэсовцы. Но кто из них двоих сейчас успеет выстрелить первым? Штернберг взглянул на бледное остроносое лицо мальчишки-шофёра. Жизнь этого растяпы против убийства гнусной твари. Рискнуть?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});