Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое - Николай Варенцов

В какой церкви происходило венчание, я теперь уже забыл; свадебный обед, а потом бал были в доме Золотарского, на Долгоруковской улице (Каляевская), специально приспособленном для таковых торжеств2. Большая его зала, вмещающая до двухсот человек, убранная пальмами, лавровыми деревьями и живыми цветами, была обставлена столами, уставленными приборами, вазами с фруктами, конфектами и усыпанными букетиками живых цветов; в двух же боковых залах были накрыты длинные столы, обставленные всевозможными горячими и холодными закусками, с громадным количеством бутылок иностранных лучших вин всевозможных марок и крепости. По стенам этих зал стояли длинные буфеты, где после обеда были поставлены конфекты, фрукты, мороженое с разными прохладительными напитками, здесь же был чай, кофе и шоколад с разными тортами, печеньями и ликерами; все эти буфеты были завалены грудами букетиков цветов, и все гости брали, сколько кто хотел. Во время обеда и бала играло два оркестра, в зале на хорах струнный Рябова, а в зимнем саду, примыкающем к большой зале, играл военный оркестр под управлением Крейнбринга.

В зимнем саду были расположены в двух местах большие высокие глыбы льда, искрящиеся от блеска электричества; в глыбах были проделаны отверстия, где стояли бутылки шампанского и игристого мозельвейна разных лучших марок. Стоящие лакеи наливали в стопочки и разносили гостям, сидящим у столиков, декоративно убранных группами растений, образующих уютные уголки.

После длинного обеда с разнообразными и вкусно приготовленными блюдами и многочисленными тостами начались танцы в большой зале, быстро освобожденной от обеденных столов. Как мне казалось, в зале было весело, судя по тому оживлению, царившему там, но мне пришлось почти весь вечер быть компаньоном старичка Федора Алексеевича, засадившего меня с собою в гостиную, где находились его почтенные и мало для меня интересные родственники; приходилось поддерживать общий разговор, изредка прерываемый появлением некоторых красивых дам, родственниц его новой невестки, за которыми мой старичок-ловелас не преминул поухаживать. Его любезности с ними напоминали мне отчасти его любезности с фабричными женщинами, с желанием облапить ему нравящихся дам, где только попало, что ему сходило с рук, нужно думать, благодаря его почтенности и старости; разве только тогда, когда его движения и ухватки принимали очень фривольный тон, то руки его были отстраняемы подальше от его вожделений*.

* Мне дом Золотарского памятен еще по двум свадьбам: первой, когда мне было лет 17, в нем справлялась свадьба моей сестры Ольги, вышедшей замуж за Фирсанова Ивана Петровича. Отличалось это торжество только тем, что новобрачные, прибывшие после венчания в церкви, были встречены хором певчих в красных с позументом камзолах и вместо цветов перед каждым кувертом3 лежала роскошная белая атласная бонбоньерка4 с конфектами, с выгравированными золотом вензелями имен новобрачных, с датой дня их свадьбы.

Второй свадебный обед — [по случаю женитьбы] Александра Ивановича Коновалова на дочери известного сибирского миллионера Александра Федоровича Второва. Обед был приготовлен лучшим московским рестораном «Эрмитаж». Посередине залы был приготовлен стол для новобрачных и их родственников, а для остальных гостей были накрыты отдельные круглые столы, тоже живописно убранные живыми цветами, фруктами и конфектами. За обедом подавали свежую клубнику (свадьба была в январе), положенную в маленькие горшочки наподобие цветочных, внутренность которых была заполнена ватой, а наверху покрытая изящной бумажкой лежала ягода клубники. Все брали этих горшочков, сколько кто хотел; я взял их несколько, но попробовал ягоды — они оказались безвкусными. Во время венчания Коновалова жених и невеста стояли на коврике, сделанном из живых роз.

Года через два после свадьбы Василий Федорович пришел однажды ко мне и сообщил новость: его папаша Федор Алексеевич задумал жениться на дочери какого-то трактирщика, торгующего поблизости его фабрики. Невеста, как мне сказал Василий Федорович, была довольно красивая, дебелая девица. Его папаша чуть ли не ударил по рукам с отцом невесты, и скоро ожидается благословение образами нареченных жениха и невесты. «Отец на днях должен приехать в Москву, — сказал он, — следовательно, вы увидитесь с ним, а потому я пришел, чтобы просить вас поговорить с отцом и убедить его отказаться от такового рискованного в его годы шага. Отец вас уважает и, нужно думать, послушает». Я обещался поговорить, но высказал сомнение, удастся ли мне отговорить его от этого увлечения.

Вскоре после этого приехал Федор Алексеевич, я зашел к нему в амбар и повел его в трактир Бубнова, нарочно зайдя к нему за час раньше, чтобы поговорить с ним наедине, без посторонних. Бутылка традиционного портвейна подходила к концу, только тогда я задал ему вопрос: «Правда ли ходят слухи про вас, что вы женитесь?» Старик покраснел, потом закрякал по своему обыкновению во время смущения и ответил: «Да, хочу, подвернулась девушка, она мне понравилась…» — «А сколько же ей лет?» — спросил его. «Она уже не первой молодости, ей тридцать лет; она умная и хозяйственная, могла бы вести мое хозяйство. Только не подумай, что я ищу от нее что-нибудь… Откровенно сказать — просто скучно жить от вечного одиночества в большом доме: обедаю ли, ужинаю ли, чай ли пью — все один, приду в спальню, не с кем слово сказать — одурь берет! Живу так много лет после кончины моей жены. С сыновьями близости не имею, даже редко их вижу. Самый из них более ко мне расположенный Вася, как женился, перебрался в Москву, и от одиночества я прямо умираю. Кто же меня за это осудит?» — «Ну, а как вы думаете, — спросил его, — ваша супруга, кроме разговоров с вами, не потребует ли от вас того, что вы по своим годам дать не можете в полной мере? Тогда она начнет искать этого с другими, а пользоваться будет вашим положением, деньгами и удобствами, а заместителем вашим по спальне может оказаться какой-либо из бравых ваших кучеров?» После этих слов Федор Алексеевич как-то осел, как будто его кто-то ударил по голове. Ответа я от него не получил, так как в это время мои компаньоны по завтракам пришли с Биржи и беседа наша прервалась на этом.

Мои доводы подействовали: приехав на фабрику, Федор Алексеевич выгнал из дому сватов, чем и закончилось его сватовство. После этого прожил недолго — скончался.

Брат Федора Алексеевича — Александр Алексеевич был совершенно другой человек: замкнутый, молчаливый, с узкими взглядами, с малыми потребностями. Он был роста высокого, с тусклыми глазами, бледным лицом и, в довершение, принадлежал к секте «бегуны»5. По определению В. Даля, эта секта — одна из самых дурных, извращенных толков раскольников беспоповщины: «они не подчиняются никакому гражданскому порядку, не признают никаких властей; для них царство антихриста настало; они бродяжат весь век, должны умирать в безвестности, на чужбине и быть тайно зарыты, чтобы не попасть ни в какие росписи». Александр Алексеевич часто бросал фабрику, дом, семью и уходил спасаться в секретные сектантские скиты, расположенные в дремучих заволжских лесах. Часто отсутствовал по нескольку лет, но опять возвращался домой и занимался делом. Под старость он порвал все отношения с сектой и жил на фабрике.

После смерти Александра Алексеевича у него осталось двое сыновей — Сергей и Леонид. Сергей занимался в своем деле, хотя он не принадлежал по характеру к типу коммерческих людей, но своим внимательным отношением он вносил некоторое улучшение в дело; брат же его Леонид избрал ученую карьеру и был в Петербургском Политехническом институте не то профессором, не то доцентом. Что он вносил на этом поприще труда, мне неизвестно, но в своем деле вносил мало, где, казалось бы, он мог с большой пользой приложить свои знания; предпочел заниматься теоретической наукой; принадлежа к партии социал-революционеров, он думал, что прочно уместился на двух креслах с совершенно противоположными стремлениями; это одно уже давало понять, что Леонида Александровича можно было причислить, по терминологии известного французского экономиста Густава Ле Бона, к разряду полуученых: так называл этот экономист тех лиц, которые не имеют никакого понятия о действительной жизни, а судят только по книгам; по его мнению, они продукт наших университетов, жалких «фабрик вырождений». И Ле Бон считает их за самых злостных из всех недовольных в государстве лиц, и из них-то в значительной степени создавались политические партии социалистов.

Мне пришлось быть свидетелем, как Леонид Александрович в 1906 году настойчиво уклонялся от вступления его фирмы в торгово-промышленную партию6, [созданную] с целью иметь представителя в Государственной думе от лица промышленников и торговцев, знающих условия и нужды своего сословия; по его мнению, только социализм сделает Россию счастливой. А в 1924 году мне пришлось его видеть в ВСНХ (Высший Совет народного хозяйства), сидящим за маленьким столиком за кипою бумаг, под начальством инженера Сергея Викторовича Куприянова. Мне было жаль смотреть на этого доктринера, копошившегося в бумагах, чтобы заработать на пропитание 250 рублей в месяц.