Судья - Игорь Денисов

— Зато Он сильный, — с искренним жаром возразил Дима. — И справедливый. Он сделал Королева инвалидом. Я сильно радовался, когда узнал. Хотя скрывал от всех, что счастлив. Я никогда не был так счастлив.

— А если Он убьет Павла? Если бы ты был взрослым, он и тебя убил. Не спеши радоваться.

Дима отвел глаза.

— Ты права. Но Он прав. И Он сильнее. Сильнее вас всех. Вы, взрослые, верите только в силу. Если Судья сделает, что хочет, никто и никогда не вспомнит, что ты была права по-другому. Будет только Его правота. И все подчинятся, потому что Судья сильнее. Люди даже не будут знать, сколько людей Он убил.

Инна задумалась.

— С детьми разговаривать труднее, чем ты думаешь, — со слабой улыбкой сказал Павел. — Урок на будущее.

Инна покачала головой.

— Дима — не ребенок. И никогда им не был. Я вижу себя в нем, как в зеркале. Он никогда никого не любил. Я сама чувствую то же. Любовь для него — это… это как Париж. Он знает, что Париж существует, видел его на картинках, но никогда там не был. То же с любовью. И для него и для меня любовь — пустой звук. Слово без смысла. Мне жаль тебя, Дима. Мы ничем не можем тебе помочь. Павел пытался, но, видимо, уже поздно.

Дима на миг опечалился. Но его лицо вновь обрело жесткое, взрослое выражение.

— Судья поможет мне, — он отступил. Глаза увлажнились. — Он приходил ко мне вчера. Не во сне. Наяву. Он сказал, что теперь будет защищать меня. Сказал: «Теперь Я буду твоим другом. Только…»

— «Только оставь Павла», — закончил Павел. — Верно? Так он сказал?

— Да! — крикнул Дима. Развернувшись, быстрым шагом отправился прочь. Павел было двинулся за ним, но Инна удержала его за руку.

— Не надо. Дима сейчас не в себе.

Павел покачал головой.

— Андрей сошел с ума. Он не останавливается ни перед чем, чтобы насолить мне. Он не смог отнять у меня тебя, и вот теперь отнял Диму. Сейчас я думаю — уж не Он ли заставил меня… — Павел запнулся. — Вся эта история ужасна, и закончится она нескоро.

— Почему Он не может оставить тебя в покое?

Павел нахмурился.

— Потому что я его сделал. И еще он считает, что во мне есть сила, которой в нем нет.

Он посмотрел на Инну.

— Ты не знаешь, о чем он?

Они кружили по улицам умирающего города, и прошлое оживало у них на глазах. «Может быть», думал Павел, «я уже когда-то ходил по этим улицам. И сейчас прошел сквозь призрак самого себя, который будет вечно бродить в этих местах».

Страх и тоска навалились на него. Инна прижималась к нему, и даже сквозь два слоя одежд он ощущал жар ее тела.

— Мне страшно, Паша. Скажи, что с нами будет?

— У нас все будет хорошо, — сказал Павел. А сам подумал: «Будет все то же, что и раньше, только хуже».

И вдруг обнаружил, что они снова в душном подвале, среди разгоряченных тел. Снова сжимают друг друга в отчаянных объятиях, хватаясь за партнера, как за последнюю надежду. Снова мерцающий лазерный свет, и этот кошмарный, извечный грохот музыки.

Да, они пришли сюда, против собственного желания и логики вещей, потому что ты всегда возвращаешься сюда, в точку, где все начиналось. Откуда ты пошел не по той дороге. Ты всегда идешь не по той дороге, потому что, даже если ты выбрал верную дорогу, пока ты идешь по ней, ты меняешься, все меняется, это не та дорога, нужно снова искать другую.

И снова в давке Инну толкнули. И снова Павел поймал ее, не дал упасть, не дал утонуть, и, прижав к себе, поцеловал так, как ее никогда не целовали.

— Это конец, Инна, — говорил Павел. Но из-за грохота музыки она его не слышала. — Конец всему. Конец!

— Мне страшно, — говорила Инна, двигаясь в странном, пьянящем ритме, и мерцающий свет делал ее похожей на призрака. — Я хочу, чтобы мы никогда не выходили отсюда. Хочу танцевать с тобой вечно!

Павел сжал ее в объятиях.

Глава 40. Днем ранее

Мать и дочка сидели за столиком ресторана, наслаждаясь разговором и живой музыкой. Молодой пианист с прилизанной челочкой, в щеголеватом фраке с искрой, быстрыми, похожими на червяков пальцами, извлекал из недр инструмента чарующую джазовую мелодию.

Их спонсор этим вечером был занят. В такие дни мать и дочка обычно развлекали себя посиделками в ресторанах, шопингом, посещением спа-салонов и другими необременительными делами.

Или, как сейчас, выходили в свет, надеясь подцепить юношу, который за деньги согласится согреть их этой ночью. В обеих женщинах под влиянием праздной жизни, обильной еды и вина проснулась неумеренная похоть.

— Как тебе заведение? — жеманным голоском спросила мать. Ей в прошлом году исполнилось пятьдесят, но многочисленные оздоровительные процедуры и две пластические операции сделали свое дело — сейчас она выглядела на сорок семь.

Дочка, оглядевшись, наморщила носик.

— Так себе. В «Венеции» сервис был получше, да и музычка повеселее.

— А пианист ничего, — заметила мать, жадно разглядывая молодого человека на сцене. Особенно ее занимали его быстро порхающие по клавишам длинные тонкие пальцы.

— Веди себя прилично, — усмехнулась дочка. — Вечер только начался.

К ним подошел элегантный официант с обитой красной кожей картой вин в руках. Учтиво согнувшись, спросил:

— Что будете пить?

— «Артади Риоха Гранде»? — дочь с сомнением смотрела на мать. Та непреклонно повела в воздухе рукой.

— Мы пили эту кислятину на прошлой неделе. Испанское вино — не для серьезных людей, — она повторяла слова Димы, их с дочкой общего любовника (сама она не разбиралась в винах, как, впрочем, и во всем остальном на свете). С ослепительной (как ей казалось) улыбкой обратилась к официанту: — Нам, пожалуйста, бутылочку «Шатью Латуа» 86-го года. К вину подайте карпа в белом соусе, два «Цезаря», бутылку минеральной воды.

Официант записал в блокнот.

— Оплачивать будет Дмитрий Константинович? — елейным голоском вопросил он, сгибаясь еще больше.

— Конечно, — мать снова «ослепительно улыбнулась».

Официант поскорее удалился, чтобы больше не видеть этот страшный оскал во все тридцать два вставных зуба. «Гламурные бляди», подумал он. «Перерезать бы вас всех».

Мать проводила его оценивающим взглядом.

— Симпатичная попка, — сказала она.

Женщины громко и визгливо расхохотались.

— Вот настоящая жизнь, — сказала мать, поправляя на морщинистой груди бриллиантовое колье. — Романтика — море, пляжи, цветы, подарки…

— …и страстный, животный секс! — закончила дочка. Женщины обменялись томными, понимающими улыбками.

— Как давно я этого ждала! — вздохнула мать. Голос ее наполнился жалостью к себе. — Наконец-то я могу жить по-человечески, после всех этих ужасных лет, когда я тащила на себе этого мудака, твоего папочку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});