Иван Грозный - Казимир Валишевский

Грозный был первым русским царем не потому, что он первый принял царский титул, а потому, что первый понял реальную силу своего сана. Теория единодержавной власти явилась еще до него. Уже с XV века в московской литературе она развивалась достаточно ясно и полно. Но ни Василий, ни Иван III не задумывались над ее конкретным смыслом. Они были далеки от понятия о государе, которому Бог вручил его власть, и он несет лишь перед ним ответственность за пользование своими сверхчеловеческими правами, без каких бы то ни было обязательств по отношению к своим сотрудникам. Его действия не подлежат никакому контролю. Он воплощает в себе божественный разум и волю.

В эту теории Иван внес субъективный элемент. Его мы не находим ни у одного из его предшественников, не встречаем его даже и у его преемников. Петр Великий считал себя первым слугой своего народа. В глазах же Ивана монарх стоит выше своей державы и представляет собой нечто вроде какой-то божественной ипостаси. В оскорбительных посланиях к Баторию он заявляет, что государь выше державы, которой он повелевает. Польша победила. Московское государство вынуждено было принять ее требования. Но царь не хочет подчиниться этой необходимости: он парит в какой-то высшей сфере, где никто не может посягнуть на его права и достоинство. Это тонкое рассуждение было продиктовано не столько логикой, сколько непосредственным чувством. Впрочем, идеи и чувства Ивана часто так смешиваются, что необходимо их подвергнуть хотя бы беглому анализу.

IV. Идеи и чувства Ивана

Грозный много страдал, и эти преувеличивавшиеся обыкновенно им страдания многие выводили из глубокого нравственного источника. Иван живо сознавал пороки и недостатки политического и социального строя своего государства и чувствовал свое бессилие бороться с этим злом более или менее действительными средствами. Мучительное раздвоение ощущалось им в собственном духовном мире. Он ясно видел свои недостатки, постоянно бичевал себя за них, но не мог или не хотел от них избавиться. Но было бы ошибкой считать это раздвоение результатом недовольства самим собой. Представители школы Юрия Самарина, склонные видеть в Иване одинокого и непонятого современниками героя, конечно, заблуждались. По их мнению, он только один видел зловещие признаки наступающего разложения. Не находя никого, кто бы мог разделить с ним его презрение и ненависть к существующему порядку, он терял власть над собой в своем мучительном одиночестве и разил в отчаянии все, что окружало его. Он не умел разобраться между добром и злом, существовавшим в нем самом и вне его. Ему недоставало воли, соответствовавшей силе его ума. Подобная оценка несправедлива как по отношению к государю, так и по отношению к его эпохе. Иван был знаком и встречался с такими людьми, которые лучше его понимали необходимость оздоровления общества и знали, какими средствами оно может быть достигнуто. Идеалы сторонников Нила Сорского отличались большей возвышенностью, чем стремления самого царя. В своей борьбе с боярством Иван отлично понимал, что делал и кому наносил удары. Было бы исторической ошибкой представлять его, подобно Бесстужеву-Рюмину, каким-то Гамлетом, который по своему темпераменту склонен к отвлеченным построениям, но совершенно бессилен сделать решительный шаг в действительной жизни. Ибо опричнина – не абстракция, и Гамлет не мог бы вести такую тонкую игру с выдающимися дипломатами.

Иван отлично знал, чего хотел. Некоторые видели доказательство безволия в том, как Иван обращался с людьми, служившими ему орудием для проведения в жизнь его планов. Он постоянно ломал эти орудия, не удовлетворяясь ими. Но бросая одни, он искал другие. Это свидетельствует о том, что он сам не способен был воплотить свои идеи. Он был будто бы скорее человеком мысли, чем дела, теоретиком и даже художником. Он понимал все прекрасное и доброе, но был бессилен воплотить отвлеченные представления в действительность. Он любил сильные ощущения и искал художественных эффектов даже в ужасах своих казней… Это – положения Константина Аксакова. Исходя из этого взгляда, нужно признать, что глава государства должен все делать сам. Но этого не достигал и Петр Великий. Не без основания его упрекали в том, что он много внимания уделял мелочам. Преобразователь нуждается в сотрудниках. У Грозного в распоряжении были или такие ничтожества, как Бельский, или же такие чудовища, как Скуратов. Поэтому он совершал свое дело собственными силами даже тогда, когда в этом не было необходимости.

Как и Петр Великий, он был только продолжателем. Он шел по пути своего деда. В борьбе прошлого с будущим он выступил защитником тех самых нравственных, интеллектуальных, социальных и особенно политических интересов, за какие боролся и тот. Но в эту борьбу он внес кое-какие новые идеи и средства. Иван III действовал молча, одним топором. Иван IV не откладывал в сторону этого топора, но дополнял работу палача экономическими преобразованиями и речами. Можно ли было молчать, когда говорили вокруг? Время молчания наступило после, когда теория деспотической власти одержала победу и покорила всю державу. Чтобы Курбскому ответило хотя бы слабое эхо, нужно было, чтобы в Европе началось новое революционное брожение: тогда в России раздался голос Радищева. В XVI же веке на Руси все рассуждали громко: Иван не мог остаться в стороне и говорил.

Вопреки господствующему мнению, Грозный проявил бóльшую силу как практик, чем как теоретик. Он вышел победителем из борьбы со всеми Курбскими и последовательно провел намеченную им политическую программу. Во внешних отношениях он должен был отступить только перед фортуной и талантами Батория. Между тем его идеи, как политические, так и религиозные, оказываются часто смутными и неустойчивыми. Его мыслительные способности большею частью уступают верному инстинкту. Он почти бессознательно стремился опереться на народные массы и сам же отдал крестьян во власть служилых людей. Он был весьма набожен. В 1547 г. через две недели после брака он предпринял паломничество в Троицкий монастырь и шел пешком, несмотря на стужу. Диспуты с Поссевином и Рокитою свидетельствуют о том, что он был глубоко убежден в превосходстве своей веры над другими. Однако он часто позволял шутки, граничащие с кощунством. Порой он проявляет некоторую терпимость, но она лишена, по-видимому, принципиальной основы, она обусловливается случайными настроениями или оппортунизмом. Это испытали на себе протестанты, которым он разрешил построить в Москве две церкви, а потом подверг их возмутительным оскорблениям. При взятии Полоцка в 1563 году пред глазами царя были потоплены в Двине все евреи, жившие в этом городе. В то время было запрещено евреям торговать в Московском государстве. Польские послы жаловались на это. Иван привел в свое оправдание курьезные мотивы. По его словам, евреи склоняют его подданных к отпадению от православной церкви и занимаются темными делами, отравляя ядовитыми травами людей.

Царь, по-видимому, намекал на один странный случай. С 1551 по 1565 г. в Москве жил флорентинский агент Джиованни Тетальди.[58] Он рассказывает, что в Московское государство была привезена мумия. Из-за нее начался процесс о контрабанде, осложнившейся более тяжелыми обвинениями. Бальзамированные трупы привозились сюда из Африки через Константинополь. Они ценились русскими весьма высоко и представляли предмет обширного обмена наряду с пряностями, которыми торговали евреи. Один польский купец прислал в Россию труп недавно казненного человека. Он набил его ароматическими травами. Мумии ввозились беспошлинно. К евреям предъявили обвинение, что они пытались провезти через границу в этом трупе товары, обложенные высокими пошлинами. Присоединились толки о людях, убиваемых евреями. Толки эти распространились в народной массе. Иван не позаботился выяснить дело. Он остался верен отвращению, какое внушали ему евреи. Эта импульсивная натура по-своему была чувствительна.

Нельзя отрицать, что в idée fixe о путешествии в Англию, о которой он мечтал до последних дней своей жизни, проявлялась именно его чувствительность. Эта поездка для Грозного была своего рода романом. Помимо практических соображений, он проявил большую долю мечтательности. В его грезах с одинаковой привлекательностью рисовались и союз против Батория, и брак с Марией Гастингс.

Иван был своеобразен в понимании и истолковывании своей роли. Своей страстностью и стремительной энергией, живой мимикой, широкими жестами и свободной речью некоторым он напоминал удалого казака, богатыря цикла Ильи Муромца. Можно согласиться, что этот цикл завершился на Руси не раньше реформ XVIII века. Еще народ Петра Великого жил в мире эпоса, под гармонические напевы своих сказателей. С Ильей Муромцем Ивана сближает его юмор и бешенная вспыльчивость. Однако психология Ивана уже значительно сложнее. Во внешнем облике обоих этих героев довольно много общего. Их роднит мечтательность, но Иван более реалистичен. Когда умер этот царь, передав свой железный скипетр в слабые руки и унеся с собой в могилу тайну своего могущества, народ в продолжение целого столетия пел и мечтал о нем. Он встряхнул его могучей рукой. Тем удалым молодцам, которые не хотели все еще пробудиться от своих снов и вернуться к действительности, приходилось особенно тесно, и им не оставалось ничего, как бежать куда-нибудь в Украину.