Горменгаст - Мервин Пик

Щуквол спланировал все на много лет вперед. Для молодого поколения он должен стать чем-то вроде бога, но поначалу он должен строжайшим и неукоснительным исполнением всего того, что требуется от Хранителя Ритуала, возвести основание трона, на который в один прекрасный день воссядет.

Щуквол был уверен, что, несмотря на прошлые ошибки — его ведь неспроста подозревали в мятежности характера и еще более страшных грехах — теперь, когда он прочно вступил на путь, ведущий к сияющей золотой вершине, он был уже вне всяких подозрений и никто уже не сможет разоблачить его тайных притязаний.

Он был молод, и огонь, который обезобразил его лицо, не нанес серьезного ущерба его здоровью, не отнял запасов его жизненной энергии. После того как ожоги зажили, он казался таким же неутомимым и полным сил, как и до катастрофы.

Стоя у окна своей комнаты и глядя на открывающиеся снежные пространства, он немелодично посвистывал сквозь плотно сомкнутые зубы. Была середина дня. На фоне темного облачного неба высилась Гора Горменгаст, укутанная в ватный покров снега и потерявшая всю свою угловатость Щуквол смотрел на нее невидящим взглядом. Через четверть часа ему нужно было отправляться в конюшни, там для его осмотра выстроят лошадей в память о племяннике пятьдесят третьей Графини Стон, который в свое время был бесстрашным наездником. Щуквол должен был удостовериться, что все конюхи облачены так, как положено, что традиционные лошадиные маски, выражающие печаль и уныние, надеты должным образом.

Щуквол поднял руки и, расставив пальцы, приложил ладони к стеклу. Между пальцами и вокруг рук виднелись белые пространства, казалось, что руки лежали на белой бумаге. Постояв так некоторое время, он опустил руки, повернулся и пошел через комнату к столу, на котором лежал его плащ. Надев его и выйдя из комнаты, Щуквол, поворачивая ключ в двери, вспомнил о сестрах-близнецах. Во многих отношениях и здесь все развивалось совсем не так, как ему хотелось, но, может быть, хорошо, что все закончилось само по себе, без его вмешательства. Съестные припасы у них подходили к концу уже тогда, когда он получил свои ожоги, и, конечно, они уже давно были мертвы. Вскоре после того, как ему было позволено вставать, Щуквол просмотрел свои записи и попытался оценить, какой срок они могли бы просуществовать на том небольшом количестве воды и пищи, которое у них оставалось, и сколько еще времени они могли бы прожить без пищи вообще. И пришел к выводу, что они должны были умереть от голода и полного истощения не позднее того дня, когда он, обмотанный бинтами, как труба, лопнувшая в морозный день, впервые поднялся с постели. На самом же деле они умерли на два дня позже.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

I

По мере того как Тит рос, он все больше отбивался от рук. В длинных темных спальнях мальчики его возраста после наступления темноты зажигали свечи и, прикрывая руками их трепещущие огоньки, собирались в группки и совершали свои странные обряды или поедали украденные пироги. И Тит не оставался от всего происходящего в стороне. Он не прятался в кровати, когда в мертвенном молчании жестко сводились старые счеты: каждую ночь в своей загородке у двери общей спальни, лежа на спине, как выброшенный на берег крокодил, спал внушительных размеров привратник. Неровное дыхание этого человека, его ворчание, его хрипы, сипение и бормотание были для Тита и его сверстников легко расшифровываемыми сигналами, которые сообщали, глубоко ли спит привратник (хотя надо сказать, его даже самый глубокий сон был весьма чуток). Больше всего мальчики опасались отсутствия каких бы то ни было звуков, ибо это означало, что глаза привратника открыты и он прислушивается к происходящему в темноте.

Все принимали как священный тот факт, что в Замке всегда правил Герцог и всегда будет править и что придет время, когда нынешний молодой Герцог Тит станет практически недосягаемым для всех, кроме очень узкого круга лиц, человеком, отличным от остальных не только в силу своего социального положения, но и в силу своей врожденной инаковости. Но не менее священной была и традиция, согласно которой в детстве с Герцогом Горменгаста следовало обращаться как со всеми остальными мальчиками его возраста. Семейство Стонов гордилось тем, что их детские годы были вовсе не сахар.

Сами же мальчики не испытывали никаких затруднений при воплощении этой традиции в жизнь. Они знали, что юный Герцог ничем от них не отличается, лишь много позже они изменят свое мнение. Так или иначе, но то, что может произойти в будущем с их сверстником, мало занимало его друзей и врагов. Для мальчиков важно, что происходит в данный момент. И Тит участвовал во всех проказах, дрался, как и все остальные, и время от времени бывал бит розгами привратником.

Тит шел на риск и получал причитающееся ему наказание. Но он ненавидел то двойственное положение, в котором постоянно пребывал. Кто он такой — правитель Замка или простой мальчишка? Он ненавидел тот мир, в котором он не был полностью ни тем, ни другим. То, что нелегкое детство должно было подготовить его к ответственности, возлагаемой на правителя, его вовсе не утешало. Его не интересовала будущая жизнь, его не интересовали обязанности правителя. Как ни поверни, он чувствовал большую несправедливость по отношению к себе.

И говорил себе: «Ладно, если я такой же, как и все остальные мальчики, почему я должен каждый вечер являться к Щукволу и докладывать ему, чем я занимался и почему? Почему я должен после занятий заниматься всякими делами, которых другие мальчики не делают? Почему я должен делать все эти глупости — ходить к каким-то старым дверям, поворачивать ключи в заржавленных замках, поливать вином какие-то древние камни, выполнять все эти бессмысленные ритуалы. Это все утомляет! Ну почему, почему, если я ничем не отличаюсь от остальных, я должен все это делать? Какая гадкая несправедливость! И кто все это подстроил?»

Учителя считали его тяжелым, непослушным учеником и все чаще называли его поведение наглым и вызывающим. Все, кроме Рощезвона, к которому Тит испытывал необъяснимую привязанность и почтение.

II

— Вы, мой дорогой мальчик, собираетесь работать или жевать кончик своей ручки, а? — спросил Рощезвон, наклоняясь над столом и обращаясь к Титу.

— Да, господин Рощезвон, — выпалил Тит, вздрогнув. Его мысли были далеко.

— Вы хотите сказать «Да, я буду работать» или «Да, я буду жевать свою ручку»?

— Эээ... работать, господин Рощезвон. Профессор концом указки перебросил за плечо непокорную прядь, выпавшую из его гривы.

— Я очень рад. Знаете, мой дорогой друг, однажды, когда я был в вашем возрасте, я вдруг был захвачен идеей сосредоточиться на той работе, которую мне задал мой учитель. Не знаю, откуда у меня появилась такая идея, потому что ранее ничего подобного мне в голову не приходило. Я услышал о том, что некоторые поступали именно таким образом — понимаете, сосредоточиться на выполняемой работе, — но я никогда не думал, что можно это попробовать и самому. Но — и тут я попрошу вас послушать внимательно! — что при этом произошло? Я вам скажу. Я обнаружил, что задание, которое задал мне мой учитель, очень и очень просто. Почти оскорбительно просто. И я сосредоточился еще больше. И когда я выполнил его, я попросил дать новое задание. А потом еще. И все мои ответы оказались совершенно правильны. И что же произошло дальше? Я восхитился тем, что я такой умный, но я выполнил так много заданий, что заболел. И вот поэтому я хочу предупредить тебя — и весь класс. Берегите свое здоровье. Не перетруждайтесь. Не спешите сделать все сразу, ибо вы можете заболеть, как это случилось со мной, когда я был, дорогие мои мальчики, юн, как вы, и уродлив, как вы, и грязен, как вы. Но если вы, мой дорогой Стон, не завершите свою работу к четырем часам, мне придется задержать вас до пяти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});