Болшевцы - Сборник Сборник

Как-то Сергей Петрович спросил его:

— Ну, как живешь, Леха?

Гуляев ответил скучным голосом:

— Так себе.

Вечером Таня уходит к родным или к подругам. Леха один сидит у открытого окна и тупо смотрит на серую стену коровника.

В окне появляется толстая голова соседа. Он пришел за папиросой. Он каждый вечер приходит за папиросой. «Легкий табак — вредный», сокрушенно говорит он и долго кашляет затянувшись.

— А вот у меня был один знакомый, — издалека начинает сосед. — Человек хороший, солидный человек… И вдруг — бац! Убил жену топором. Скажи, пожалуйста…

Помолчав, сосед добавляет:

— Васин была его фамилия. Черный такой. Федор Андреевич Васин.

И, еще помолчав, спрашивает:

— Встречаться не приходилось с ним? В Соловках?

Леха молчит. Не дождавшись ответа, сосед уходит… Серые тени затопили комнату. Очень скучно сидеть одному.

Леха отправляется в гости к выпускнику Румянцеву, живущему неподалеку. Румянцева дома нет, пошел в коммуну. Леха идет дальше, к Беспалову. Но тот, оказывается, еще не приходил из коммуны. «Пойду и я», решает Леха.

— Вскоре все выпускники, переселившиеся в Костино, стали являться домой только ночевать — с утра и до вечера пропадали в коммуне. Леха стал поступать так же. За три года коммуна стала родной и близкой. Здесь были друзья, понимавшие Леху с полуслова, здесь были дома, выросшие на его глазах, машины, побежденные его руками. После выпуска он и в коммуне был бы вполне свободным человеком и мог бы в любое время поехать в Москву без всяких увольнительных записок. Да и раньше никогда ему не отказывали в записках. Напрасно также он опасался коммунских строгих правил и ограничений — водки он все равно не пил, в карты на деньги не играл и давно оставил привычку драться.

И опять случилось так, что Сергей Петрович спросил его:

— Ну, как живешь, Гуляев?

Леха ответил не сразу. Сергей Петрович обеспокоился:

— Случилось что-нибудь?

— Плохо я живу! — с отчаянной решимостью воскликнул Леха. — Не могу я, тоска заела. Нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы в коммуне жить?

— А ведь ты прежде хотел уехать, — сказал Сергей Петрович мягко и удовлетворенно. — Ну что ж… можно, но… Куда только мы тебя денем? У нас все места заняты — новички прибыли.

— Приткните куда-нибудь… Потом я уж сам устроюсь.

Часа через два Леха, погрузив на телегу свои нехитрые пожитки, переезжал в коммуну. Таня шла пешком. В одной руке несла она корзинку с посудой, в другой — лампу. Въехали на бугорок, и сразу открылась вся коммуна. Она сияла белыми стенами, новыми крышами; чистая и просторная, она уходила к лесу, отодвигая его. Леха сидел на телеге и думал, что никогда не сможет уйти отсюда: это первый дом, который он нашел в своей жизни.

На следующий день к Сергею Петровичу началось паломничество выпускников. Все просились обратно.

— Мест нехватит, — говорил Сергей Петрович.

— А мы где-нибудь койку приткнем в проходе — и ладно, — кротко отвечали выпускники.

Разве мог Сергей Петрович отказать им?

— Ладно, ребята, переезжайте. Как-нибудь устроимся.

И хотя Сергею Петровичу было много хлопот с размещением выпускников, он шутил, смеялся, заражая всех весельем и бодростью. И хитрые выпускники поняли, что в глубине души Сергей Петрович очень доволен их возвращением.

В коммунской стенгазете появилась сатирическая поэма под заглавием «Блудные сыны». Поэма иллюстрировалась карикатурой: перед воротами с надписью «Коммуна» стоят выпускники с узелками и чемоданами, из глаз их капают крупные, заостренные кверху слезы, из глоток вылетает общий крик: «Пустите обратно». Особенно часто издевался над «блудными сынами» язвительный и беспокойный Накатников:

— Что, нахлебались костинских щей, не сладко? Опять в коммуну захотелось?

— Ты ведь тоже отлучался — в Звенигород, — напоминали ему «блудные сыны».

— Сравнили! — хмуро обрывал Накатников. — Мои дела были другие, государственные дела.

При этом он снимал кепку и показывал на голове шрам, который остался у него после недолгой отлучки в Звенигород.

Рост

Дело, которым занимался Накатников в Звенигороде, было действительно важным. Опыт Болшевской коммуны оправдал себя, и ОГПУ решило использовать его в больших масштабах — путем организации новых коммун для трудового перевоспитания «социально-опасных» правонарушителей.

Вместе с Погребинским и Мелиховым Накатникову пришлось участвовать в организации коммуны в Звенигороде.

В первый же день по приезде в Звенигород он принимал партию беспризорных для новой коммуны. Лохматая, чумазая, всклокоченная банда с гиком и воем ворвалась в тихий звенигородский монастырь. Мгновенно растоптали палисадник, сломали скамейки, разобрали чугунные резные перила игуменского крыльца.

При виде этих физиономий с вывороченными красными веками, с разбитыми губами, при виде рук и ног, покрытых цыпками, ссадинами и кровоподтеками, он остро почувствовал чистоту своего тела, свое здоровье и силу.

Невольно он подумал: «Неужели и я таким был? Вот банда! Ну и банда!..»

Пестрые грязные толпы беспризорных все шли и шли. В глазах Накатникова рябило: «Как-то справимся мы с такой оравой?..»

Начался обед. Беспризорники пожирали все начисто, как саранча, и требовали добавки. «Вари еще!» распорядился Погребинский.

За столами дрались, горланили похабные песни, швырялись хлебом и ложками.

После обеда была назначена баня, стрижка, выдача обмундирования. В баню итти не желали, волосы стричь отказывались. Обмундирование получали, тут же проигрывали и шли получать второй раз.

Наиболее предприимчивые отправились на кладбище и стали копаться там в земле — искали какие-то клады.

Все могильные изгороди растащили, понаделали из них пик, из водопроводных труб — самопалов. Вооружились и начали приставать к немногочисленной охране:

— Зачем привезли нас сюда, красноголовые? Все равно уйдем.

Какой-то паренек забрался на колокольню и ударил в набат, потом, уцепившись ногами за крест, свесился вниз головой и начал играть на гармошке лихие блатные песни. Зрители пришли в неописуемый восторг.

У Погребинского собрались встревоженные воспитатели. Мелихов настаивал на увеличении охраны. Сергей Петрович предлагал пойти по общежитиям и повести беседы. В разгаре совещания Погребинскому сообщили, что между ребятами четвертого и пятого корпусов начинается драка. Четвертый и пятый корпуса были в ведении Накатникова. Погребинский кивнул головой: нужно было действовать решительно и скоро. Накатников вышел из комнаты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});