Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

хлопая войта Саса по плечу:

– Слушай-ка, старый Макс. Неплохо вам тут у меня?

– Милостивый князь, – медленно, серьёзно поднимая голову, начал войт, – под вашей опекой нам хорошо, Господа Бога и вас благодарим.

– Думайте же, войт, – сказал Лешек, – чтобы и меня, и вас отсюда не выгнали. Да! – рассмеялся он. – Идут паны краковяне и сандомирцы, и мазуры на наш Краков, чтобы отобрать его у нас. Замки защищать некому. Я сам должен ехать в Венгрию, чтобы привести оттуда людей. Между тем иначе не может быть, замок отдаю в ваши руки, чтобы мне его в целости сохранили.

Немцы слушали очень серьёзно, вытянув голову. Войт нахмурился и задумался. Поглядел на своих.

– А не может ли быть иначе? – спросил он после раздумья.

– Не может, – ответил Лешек, – у меня нет охраны для замка. Заберут его. Меня выгонят, и вы должны будете идти прочь. Ежели сэкономлю время, приведу на помощь венгров и куманов. Освобожу вас и награжу. Дай Бог, оброним это гнездо моё… заплачу вам за это хорошо, дам вам новые законы, возьмёте весь город.

Он положил руку на грудь. Войт поглядывал на своих, они на него. Некоторые в неопределённости, что делать, мотали головами.

– Мы не военные люди! – буркнул один.

– Но у вас есть руки и мужества вам не занимать, – ответил Лешек, – больше не нужно. Солдат нужен, чтобы идти в поле, а защищаться в замке даже бабы сумели бы, если бы имели храбрость.

– Долго ли это может продлиться? – спросил войт.

– Считайте, сколько нужно, чтобы добраться до Венгрии, найти и забрать людей там, всегда готовых к бою, и с ними вернуться. Приведу вам подмогу, пожалуй, если буду жить, а я ещё надеюсь пожить, потому что у меня есть ещё сильная охота побиться!

Говоря это, князь, как всегда, улыбался, немцы гладили бороды и головы, шептались, вздыхали. Войт на них оглядывался.

Макс Сас, холодный на вид человек, уже как будто был на его стороне, другие ещё колебались. Чёрный, видя это, прибавил:

– Спрашиваю вас в последний раз: вы любите меня, или нет?

Немцы сильно заволновались и все в один голос начали клясться в своей любви.

– Сделайте это из любви ко мне, – добавил Лешек живо. – Завтра все, кто жив, в замок, сдаю его вам в верные руки. Я спокоен, вы не сдадитесь.

Войт измерил глазами своих.

– Мы не сдадимся! – отвечали они послушно. – Будем защищать не только ваше гнездо, но наше имущество, потому что если бы вошли в город и замок, нас бы первых обокрали.

Сдаваться им мы не можем. Что нужно, то нужно. Орех твёрдый, но мы должны его разгрызть.

Все подтверждали.

– Идите, – сказал Лешек, – пришлите мне людей сюда в замок, пусть его займут. Провизию также нужно приготовить – и как можно больше храбрости!

Немцы рассмеялись, некоторые прикладывали руки к груди, как бы хотели показать, что она у них есть.

– Макс, – обратился Лешек к войту, – ты у меня теперь будешь гетманом и главой в замке. Отдаю его под вашу защиту.

Он ударил кланящегося по плечу, позвал слугу, велел подать вина и фамильярно выпил за здоровье мещан. Им также разнесли кубки. Они провозгласили здоровье князя.

Становилось веселей и умы настроились очень высоко.

– Покажем им, что умеют немцы! – отзывались некоторые.

С этим князь их отправил, проводив прямо до сеней, хлопая войта по голове и плечам, болтая с ним весело и добавляя им такого духа своей отвагой, что, когда они возвращались по домам, все готовы были жизнь за него отдать.

В замке с великой поспешностью делали приготовления к дороге. Князь точно на охоту выбирался, не нахмурил лица; радовался, что будет иметь возможность биться и воевать. Оттон и другие немцы, возмущённые на изменников, жаловались, что им заранее не отсекли голов, а епископа не задушили в тюрьме. Его обвиняли во всём, а Лешека обвиняли в том, что, два раза имея его в руке, был послушным и выпустил его на волю.

Когда в этот же вечер Оттон жаловался князю, Лешек ему отвечал:

– Когда порой появляется язва, бабы кладут на неё травы, чтобы понарывала и лопнула. Епископ для меня был этой травой, от которой должен был быть нарыв. Лопнет однажды эта смрадная язвочка, а потом будем здоровы.

Оттон пробормотал:

– Вот бы она лопнула с ним вместе!

Назавтра в полдень облик Вавеля изменился. Князя там уже не было, хозяйничал Макс Сас на больших плоских ногах, одетый в доспехи, гордый своим гетманством, в железном шлеме на длинном лице, который делал его ещё больше, с обухом, которого не выпускал из рук, потому что им молодёжь по плечам гонял.

В течение всего дня и всю ночь шли на Вавель возы не столько с камнем и брёвнами, крючьями и кольями, сколько с ящиками и снаряжением немцев. В городе оставили только четыре стены, а остальное всё свозили в замковые дома и сараи. Молодёжь, от ножниц, рубанков и локтей призванная к оружию, шла гордо, хоть неуклюже.

В городе, внизу осталось только то, что было польское, что своих не боялось, а может, сердцем к ним льнуло. Там шептали разное, оглядываваясь на Вавель. Немцы постепенно в нём стали хозяевами, но эффективно. Людей из замка, в которых он не был уверен, вплоть до сторожей и челяди, Макс Сас выгнал. В замке остались одни немцы-мещане, их мука, крупа, бочки, сундуки и узелки. У ворот расставили стражу, на валы втянули зубчатые балки, камни и что только для обороны можно было выдумать.

Как в этих домах теперь слышалась немецкая речь, как там выглядело чуждо, грустно, словно после какого-нибудь завоевания; никто этого не слышал и не видел, потому что мещане там остались почти одни.

Всё уже было приготовлено к обороне, когда громыхнула весть, что князь Конрад идёт с польским рыцарством. В замке очень тщательно заперлись, лица немного погрустнели.

Макс Сас постоянно ходил по валам и стучал обухом. Ужасная июльская жара докучала собравшимся в Вавеле, но тем легче могли одеться и спать под открытым небом, не сходя с валов.

Когда первые рыцарские отряды с криками вторглись в город и под Вавель, они уже знали через шпионов, что Лешек ушёл, а замок защищать должны были немцы. Они гнушались немцами. Прибывшие не столько расположились лагерем, сколько в пустых домах, потому что тех было достаточно. Вечером на Вавеле был виден свет, дым и слышались песни. Мещанам, которые остались в домах, не повезло. Разнузданные солдаты вели себя как в завоёванной