Цирк зажигает огни - Николай Николаевич Сотников

след своего хозяина через несколько часов после того, как он прошёл, от тысячи следов других людей. Вспомним изумительное обоняние собаки Треф,[127] которая раскрыла массу преступлений.

Слух. Кошка слышит на далёком расстоянии шаги совершенно бесшумно бегающей мыши.

Зрение. Многие животные видят прекрасно ночью.

Животные отличаются своей памятью, рассудком, способностью различать время, пространство, цвета и звуки. У них бывают привязанность и отвращение, любовь и ненависть, благодарность, признательность, верность, радость и горе, гнев, смирение, хитрость, честность и забитость. Но здесь уместно подчеркнуть, что в обиходе и характере животных (я говорю о домашних) положительные стороны преобладают над отрицательными. Этим и отличаются двуногие от четвероногих.

Журки

Заметки дрессировщика

В Елизаветграде[128] я готовился к моему бенефису. Цирк был летний, под шапито, то есть это крыша была полотняная, и, когда было очень жарко во время представлений, полотно с двух сторон открывалось, дабы дать свободный проход свежему воздуху.

Я готовил новый номер для бенефиса: университет из журавлей. Журавлей я набрал штук пятнадцать. Были молодые и старые, очень весёлые, серого цвета. Они изображали студентов. Ректором была у меня красногузка (аист), а пеликан изображал профессора, который входил важно на кафедру, открывал своим длинным носом книгу и перелистывал её, готовясь к лекции…

Чтобы добиться от пеликана перелистывания книги, я клал между листами её рыбок, которых он с большим аппетитом проглатывал и продолжал искать ещё добычи.

Ректор подходил к звонку, к которому тоже были привязаны рыбки, и звонил. И все журавли (виноват, – студенты), сидя за столом, тыкали своими носиками в книгу, якобы читая её. В книге же просто были насыпаны просо и хлеб. По окончании занятий после ухода ректора и профессора журавли-студенты устраивали сходку и начинали неистово прыгать один против другого. В заключение я брал кнут и выгонял всех моих студентов из университета.

Так я дрессировал журавлей несколько дней. Бенефис был назначен, афиши выпущены. Ожидался полный сбор. Накануне бенефиса вечером состоялась генеральная репетиция. Артисты, директор и музыканты хохотали, я был очень доволен. По окончании репетиции мы отправились ужинать, и я дал моему «университету» полную свободу гулять на манеже, причём поручил следить за моими «студентами» уже не аисту-ректору, а моему служащему.

На другой день, по обыкновению рано утром, я отправился в цирк и, подходя к нему, увидел необычную картину.

Все мои «студенты» за исключением «ректора» и «профессора» устроили неразрешенную мной сходку на воздухе, на крыше шапито, которое накануне было открыто.

Что мне делать?.. Я начал звать моих «студентов»: «Жура, жура!», упрашивать их, но ничего не помогало. И вдруг (о, ужас!) один «студент» взмахнул крыльями, приподнялся, за ним другой, третий – и весь мой «университет» взлетел, стал кружиться над цирком длинной вереницей, потом все выше, выше и исчез из глаз…

Стихи выходят на манеж

Анатолий Дуров

ЭСТАФЕТА[129]

«В моём скитаньи вокруг света

я не могу Москву забыть.

Докажет эта эстафета,

как я привык её любить.

Себя я чувствую, как дома,

лишь вижу станцию “МОСКВА”.

А от последнего приёма

ещё кружится голова.

Но можно ль клоуна-повесу

на месте долго удержать!

С Москвой простившись, я в Одессу

поехал всех увеселять.

Там хохотали все до колик

(Я не жалел, ей-ей, трудов!),

увлёк я русских там и полек,

мещан, приказчиков, купцов…

Нашёл я критиков там строгих

и строгость их рассеял в прах.

Я побывал потом во многих

вокруг Одессы городах.

Приехал в Харьков я, но – странно:

пришлось мне клясть судьбу свою.

Антрепренёрша здесь негаданно

вдруг подложила мне… свинью!..

Но вдруг (скажу вам, не тая)

мои артисты втосковали.

Затосковал потом и я.

У крыс потухли как-то взоры,

хавронья стала вдруг вздыхать,

а мой петух забросил шпоры

с остервененьем очищать.

Козёл, смотрю, как одурелый,

забьётся в угол и ворчит,

а у лягушки круглотелой

пропал с неделю аппетит.

И Лильго – умная собака,

и кошки…

Всех взяла хандра,

И я сказал себе: «Однако

причну мне искать пора!

И вот собрал своих «артистов»

и говорю: «Как вас понять?

Надеюсь, что судебный пристав

вам и не думал угрожать!

Везде успех ваш в полной силе.

Он услаждает вам часы.

Так почему ж вы загрустили

и опускаете носы?..»

И не успел я оглянуться,

как раздалось со всех сторон:

«В Москву нам хочется вернуться!

Вези нас всех в Москву, патрон!»

И тут я сам себе признался,

что я о том же всё грустил…

Я, москвичи, в Москву собрался,

вернуться снова к вам решил.

Я к Пасхе вам везу гостинец.

Спасибо скажете вы мне:

мой «образованный» зверинец

потешит в праздник вас вполне.

Надевши клоуна доспехи,

веселье дам я вам, друзья.

Не сомневаюсь я в успехе.

Приезд последний помню я.

Явилось тайное влеченье

к Москве

и вдруг (представьте вы),

директор Щукин[130] приглашенье

Сгорая страстью ожиданья,

в вагон я сяду, крикну: «Мчи!»

Шлю эстафету…

До свиданья,

до скорой встречи, москвичи!

Анатолий Дуров»

[Я петербуржцев в плен возьму]

Для петербуржцев я стараюсь

всегда новинки припасать…[131]

И к Малофееву[132] являюсь

с фурорной новостью опять.

Что интересно представленье,

в том поручиться я готов.

Всех приведу я в изумленье

войною кур и петухов.

Мои войска хоть и крылаты,

врагов стреляют, режут, бьют.

Здесь петухи – мои солдаты.

И куры лезут на редут!

Среди такого мы сраженья

немало выкинем колен,

и петербуржцев, без сомненья,

возьму с таким я войском в плен —

Анатолий Дуров

Телеграмма[133]

С большим запасом каламбуров,

с козлом, с собакой, с петухом

к вам стремлюсь я, клоун Дуров,

хоть с Казанью не знаком.

Я – дрессировщик,

я – проказник.

Зверинец мой рождает