Тени исчезают в полдень - Анатолий Иванов

— Погоди, постой, — выкрикнул он, — что это за штучки с ручкой, а?! Филипп тоже когда-то: «Будете жить с Серафимой...», а сам увильнул — и с концом. Теперь ты: «Поедете на местожительство...» А ты... ты сам чего? Не поедешь, что ли, с нами? Тоже увильнуть хочешь, а?

Костя ждал, что Меньшиков сейчас рассвирепеет и, может быть, пристрелит Тараса. Он даже подумал: «Ну и пусть стреляет, черт с ним, с Тарасом». Но Демид только сказал:

— Может, ты думаешь, меня хлебом-солью там встретят: «Пожалте, Демид Авдеич...» Ну а почему в Зеленый Дол надо ехать, я объясню, когда придет пора. Сейчас об другом забота. Я уже говорил как-то — исчезнуть нам надо не только отсюда, вообще с земли. Были, мол, такие, Константин Жуков, Тарас Звягин, Демид Меньшиков, да все вышли...

— Как это сделать так? — Костя, усмехнувшись, скользнул взглядом по Серафиме. Та невольно опустила ресницы, принялась гладить сына по стриженой голове. — Мы уж один раз пробовали...

— Как? — И Демид повернулся к Тарасу: — Значит, переселенцев много едет?

— Да уж не один год. Как Федюшка вон родился, с того года и поперли. Нынче особенно много их. Обутки да соли шибче всего спрашивают в лавке А что?

— Вот и мы завтра поедем...

На другой день они действительно уехали с мельницы на паре рослых жеребцов, набросав в бричку кое какого барахла, захватив недели на две продуктов.

— Что же это? — захныкал Тарас, когда отъезжали. — Меленка-то, меленка! Поджечь ее хоть, что ли...

— Не сметь! — пригрозил Демид. — Молчком уехать надо.

Несколько дней тащились по большой дороге. Их то догоняли, то отставали такие же примерно повозки переселенцев.

Однажды вечером, когда были уже за Тоболом, впереди, на обочине дороги, увидели палатку, у которой горел костер. У огня сидели три мужика, две женщины.

Демид натянул вожжи, поздоровался, спросил:

— Не пустите ли переночевать?

— Давайте. У нас тесновато, так за постой подороже возьмем, — весело откликнулись от костра. — Далече путь?

— В Сибирь. А вы?

— Подале думаем — на самый Дальний Восток... Милости просим к нашему огоньку!

— Да мы свой разведем...

Поставили палатку метрах в двадцати. Сварили на костре похлебку. Расстелили прямо на земле одну постель на троих. Серафима с ребенком легла в палатке. Лежали и глядели, как укладываются на ночь дальневосточники.

Потом костры потухли, остыли...

Когда потянул предрассветный ветерок, Демид, лежавший посередине, толкнул сперва Костю, потом Тараса:

— Не спите? Значит, так, ребятушки. Не забылись науки Гаврилы Казакова? Помоги нам Бог... еще разок. Сперва за плечи этак легонько встряхивайте каждого левой рукой. А едва прохватится, моргнет, тут уж... Тогда уж не вскрикнет. Сонные только кричат шибко. Распределим их меж собой так...

Ему, Косте, достался тот, что спал у костра. Он действительно не вскрикнул. Он только приподнялся, когда Костя тронул его за плечо, пробормотал, с трудом расклеивая глаза: «Что, что? Ты, Пистимея?» — и обмяк, лег обратно...

Его, оказывается, звали Устин Морозов, а Пистимея была его жена. Это он, Костя, узнал потом...

... Трупы перетащили в лес. Взяли из своей брички две лопаты, топор, вырыли яму. Мужиков раздели донага, а женщин хотели побросать так. Но Тарас, лязгая зубами, проговорил:

— Н-нет, з-заработок не привык прощать... 3-заработано — отсчитай.

И принялся сдергивать с трупов юбки, кофты, рубашонки.

Яму зарыли уже почти при дневном свете. Сверху накидали сухих сучьев и подожгли, чтобы оставить след обыкновенного таежного кострища.

— А брички ихние как, а? Неужели бросим? Добро ведь... — спросил Звягин.

— Одну бери себе, — разрешил Демид. — А две другие надо закатить в кусты, подальше от дороги. Куда нам их...

Тарас по-хозяйски осмотрел каждую повозку. Облюбовав одну, начал перегружать с других всевозможную рухлядь, посуду.

Серафима в это время рылась в одежде убитых, отыскивала их документы, внимательно разглядывала каждую бумажку.

Когда с бричками было покончено, Серафима перекрестилась и сказала:

— Ну вот... Сейчас — коней запрягать. Живо, Илья, бери уздечки, лови коней. Слышь, Тарас, тебе говорю!

Звягин так и уставился на Серафиму:

— А почему это я Илья? Рехнулась, что ли?

— Потом все объясню. Демид, Костя, бегом, запрягайте.

Ехали они целый день, не останавливаясь. Дорогой Серафима не только объяснила каждому, кем он теперь стал, но и зашила в карманы пиджаков документы. Тарас Звягин долго, почти до самого вечера, все ворчал и ворчал:

— Вот уж непривычно мне, Демид, братом тебя иметь... И вообще, что это за имя теперь у меня — Илюшка? Да еще Юргин?! А, Демид? Ну, мне-то ладно, привык с чужого плеча одежку носить, а тебе эта фамилия совсем, должно быть... одна оскорбительность. И Серафиме тоже. Пистимея! Эт-то имечко...

— Заткнись ты, самовар дырявый! — отмахивался Демид, растянувшись во весь рост на бричке.

— Да я что, я ведь так, — бормотал неугомонно Тарас — Я к тому, что не могли, сволочи, с порядочными именами попасться...

... А вечером снова разбили палатку на обочине дороги, недалеко от какого-то большого села. Ели ржаной хлеб, пили, обжигаясь, горячий чай, поглядывая на деревенские огни.

— ... Значит, живя там, и будешь Захарке Большакову свеженькой соли под хвост ежедневно подсыпать, — говорил Демид, отставляя на траву жестяную кружку. — Я не хочу, чтоб он сразу подох, как Марья Воронова. Не-ет... Это просто повезло Марье благодаря моей молодости. Неопытный я был. Сейчас — не-ет... Пусть он всю жизнь стонет и корчится от боли, как та сельсоветская дочка на горячих углях. Он будет выползать с горячей сковородки, а ты его обратно. И пусть он хотя и безбожник, а взмолится Богу о ниспослании ему скорой смерти. А смерти не будет. Действовать будешь не самолично, а через Фролку Курганова. Есть там такой... Я тебе скажу, как ключи к нему подобрать. Будет как шелковый, как выезженный бык. Бегом не побежит, головы не вскинет, как жеребец, а везти должен... Быку, как известно, вожжей не надо. Ударишь по правому боку — он повернет налево. Хлестнешь по левому — он направо... И еще — Наталья там Меньшикова есть. Моя сродственница. К этой и ключа не надо. По обязанности должна везти в паре с Фролом... В общем, все это и будет теперь твое главное дело...

— А неглавное? — спросил он, Костя, теперь уже Устин Морозов, угрюмо и невесело.

Демид долго глядел на него, как сова, помаргивая время от времени круглыми глазами. Сказал Серафиме:

— Пистимея! Налей еще чаю!

Опять покосившись на него, Жукова, Демид заговорил медленно, раздраженно как-то:

— Вообще-то у нас всякое дело, даже самое маленькое, будет главным. Но Захарка — это прежде всего. А кроме него... Ну, там видно будет. Я рядом с Зеленым Долом где-нибудь окопаться постараюсь. Братом Ильи Юргина мне не след, конечно, быть. Другое имя надо подыскать. Да об этом ладно... Рядом буду — подскажу, что ее, кроме Захарки... вернее, кого еще... Но... еще раз повторяю — без шуму теперь придется. Без шуму большого дела не сделаешь? Что ж, будем маленькими заниматься. Горячее обжигает, холодное морозит. Улавливаешь?

Он, Костя, не улавливал.

— Тогда поясню. От холода людям тоже не сладко. Будем отравлять им жизнь помаленьку. Кто засмеется — будем тушить этот смех и заставлять плакать. Кто заплачет — надо постараться, чтоб зарыдал...

Вечер был тихий и теплый. У костра они сидели вдвоем. Серафима возилась с сыном у брички, Тарас ушел с ведром за свежей водой.

Над головами, в темном небе, неподвижно висели тяжелые кучи облаков. Они, казалось, были так низко, что пламя от костра отсвечивало на их плоских днищах.

В селе играла пискляво гармошка, весело кричали ребятишки. Окна домов горели тоже весело и ярко, и казалось, они никогда не потухнут.

Ему, Косте, почудилось тогда на миг, что они лежат снова меж кустарников на холме перед той глухой деревушкой, куда водил их когда-то бородатый Гаврила. Сидят и думают, как захватить живьем председателя коммуны, сельсоветчика и еще кого-нибудь из их семей.

— Теперь ясно? — спросил Демид. — Отравлять всем, кому только можно. Счастливого делать несчастливым, разговорчивого — молчаливым.,.

— Инструкции даешь?! — вскипел неожиданно Костя. — А на черта мне твои инструкции! Смех душить? Жизнь отравлять? А я убивать хочу! Жечь, резать, крошить, в порошок растирать! Хочу их на горячие угли швырять, как...

— Ты убивать и будешь... Чего раскричался?! Убивать по-разному ведь можно. Присмотришься, кто там, в деревне, будет рядом с тобой... Не все ведь в рот Захарке Большакову глядят, я думаю. Так вот, надо таких... своей лапой... потихоньку накрывать. Сперва потихоньку, а потом все крепче и крепче. Кого накроешь, тот уж, считай, мертвый... для Захара.

Он, Жуков, застонал и лег на спину.

— А чего же больше-то сделаешь? — уныло, со злостью промолвил Демид. — Я не вижу, что можно еще сделать... — Демид помолчал. — Может, ты умнее меня, так скажи.