Тролльхеттен - Сергей Болотников

— Ничего, — ответил Мельников, — хорошего ничего. Разве что, видел я его.

— Ты уверен? Тот самый, черный, лакированный?

— Он! На заднем стекле надпись.

Дивер согласно кивнул. На этот раз все собрались в квартире Сани Белоспицына. Большая комната здесь оправдывала свое название, к тому же, при полном отсутствии мебели становилась чуть ли не залом. Четверо стульев и неказистые кухонные табуретки казались на этом пыльном просторе произведением концепт-арта, сделанным художником с явным уклоном в сторону минимализма. Угрюмо поблескивающие стволы в углу завершали картину жирной вороненой точкой.

— И где же?

— Наткнулся возле самого завода. Дважды он въезжал на территорию и оставался там минут тридцать, не меньше. Третий раз выехал в город и, может быть, вернулся — мне досмотреть не удалось, курьеры подъехали.

— А он?

— Ну, он-то раньше уехал.

— Что он там забыл, на этой свалке? — спросил Влад, — к чему они ему, эти заброшенные корпуса?

— А вы слышали байки про этот завод? — спросил Степан.

— Да кто их не слышал? Хлысты… Зэки… шантрапа. Там ведь уже с десяток лет ничего не работает.

— Зона. — Сказал Степан со вкусом.

Дивер скривился, глянул на него с неодобрением. Вздохнув, произнес:

— Ну, а вообще как?

Василий Мельников, бомж Василий присел на оставшийся свободным табурет. Одежда пришедшего была заляпана грязью и кое-где сиротливо зияла нештопанными дырами. После зеркального эпизода Мельников стал безрассудно храбр, как и бывает у зайцев, которым вдруг посчастливилось зубами завалить волка. Так что, неудивительно, что именно его послали в тот день на разведку.

Это была уже не первая вылазка в город. После бурной дискуссии, последовавшей после возвращения Витька, стало ясно, что свобода действий у них колеблется между двумя пунктами: ничего не делать и, сидя сложа ручки, ждать Исхода или попытаться что-то изменить. Как выяснилось в дальнейшем, единственное, до чего у них могли дотянуться руки, был черный «Сааб» — колесный символ царящей в городе разрухи.

И тяготеющий к командованию Дивер в скором времени развернул настоящую полевую разведку с целью выследить скрывающийся автомобиль. Никого убеждать не пришлось — у всех были свои счеты с черной машиной, так что Севрюку, бывало, становилось слегка не по себе, когда он видел, с каким огнем в глазах вещает об объекте их охоты его собственная община. Особенно сильно он тушевался, когда видел в такие моменты Мартикова — бывший старший экономист, гуманитарий с двумя высшими образованиями в гневе совершенно утрачивал человеческий облик, становясь похожим на бешеного зверя.

«Сааб» засекали, но каждый раз на ходу, когда он на высокой скорости с включенными фарами и сигналя, как иерихонская труба, проносился вдоль улицы Центральной. О месте его гнездования так и не смогли узнать, лишь сегодня Мельников принес весть о точке вероятной локализации.

— Вообще? — спросил герой разведчик, — колонки опустели. Ни одного человека. Я не пойму, им что, пить больше не хочется? Сгорела пятиэтажэка на Покаянной, снизу доверху выгорела. А по крыше бегал какой-то жилец в пижаме и орал. Он, похоже, там вообще один жил.

— И что? Сгорел?

— Нет, прыгнул. На клумбу. Ногу сломал и память отшибло.

— Ну хоть живой…

— Не знаю. Когда этого парашютиста в соседний дом вели, чтобы ногу полечить, к нему его личный монстр пришел. Огненный такой урод. Так прыгун с трамплина, как огневика этого заметил, вырвался из держащих его рук и на одной ноге ускакал. Как кузнечик прыгал, ей-богу.

— А я вот опять слышал, как внизу плачет ребенок… — сказал Влад, — вот думаю, может, сходить, посмотреть.

— Ну, Славик! — возмутился Дивер, — никуда ты не пойдешь. Я ж тебе говорил, не ребенок это никакой. Так, манок. Раскинули сети и ждут, пока какой-нить дурень вроде тебя на плач попрется. Сентиментальных-то развелось счас…

— Да ты-то откуда знаешь?

— Он дело говорит, — поддержал Дивера Степан, — манок это. В пещерах их знаешь сколько?

— Ну, в пещерах! Там уж сто лет всякая гнусь водится. Еще, небось, когда монастырь тут был, она на шахтеров нападала.

— Я тоже слышал! — сказал Мартиков, — плачет ребенок. Лет пять ему, не больше. Никто не слышал?

— Мы в ту ночь ничего не слушали, все на тебя косились. — Произнес Белоспицын.

— Так луна ж была!

— А что луна. Я уже Диверу хотел кричать, чтобы он веревки тащил, — сказал Степан, — а Василий еще бред нес, мол, одолел тебя твой монстр.

Мартиков вздохнул, устремил взгляд в пол. Сегодня он сидел в отдалении от остальных, в самом углу. Тусклый взгляд слезящихся глаз — если бы не кошмарная внешность, типичный тяжело больной человек. И радовался бы жизни, да не получается. И на глаза старается не показываться, кто знает, сколько ему осталось.

— Дай бог, следующую ночь не повторится. — Произнес он, — луна на спад идет. Теперь еще месяц.

— Управимся, — произнес Дивер, хотя никто не знал, с чем и каким образом будет управляться.

— Этих с ножами никто не видел? — спросил Владислав, помолчав.

Народ покачал головами. Белоспицын робко заметил:

— Затихли. Может, изошли все?

— Вряд ли… А я еще видел сегодня пса! Живого, настоящего пса, избитого только очень. Сколько недель с расстрела прошло, ни одной псины — даже хозяйские подевались куда-то!

— Ясно… — сказал Дивер, — Василий, нам бы печурку достать, ну, буржуйку! Холодает день за днем.

— Сегодня с утра снегом пахло. Я думал все, будет снег, — Мельников глянул в окно, на серые свинцовые тучи, что с нежностью гидравлического пресса стремились прижаться в остывшей земле. — А буржуйку достанем. У Жорика в лежке буржуйка была, если не утащили. А это вряд ли, Жорик все еще там лежит, охраняет.

— Вот что я не пойму с этими монстрами. — Молвил Сергеев, на манер Мартикова созерцая пол, — если зеркало это было настроено только на тебя и даже принадлежало тебе, то каким же образом оно умудрялось убивать всех твоих знакомых? Они-то не боялись зеркал?

— А его это волновало? — спросил Мельников, — считай его цепным псом. Натравили на меня, но плакать будет каждый, кто попадется ему на пути. Еще Хоноров…

— Кстати, о Хонорове, — вклинился Дивер, — никто его не видел?

Покачали головой. Нет, не видели, да и, признаться, как-то позабыли о Евлампии Хонорове среди этого вороха насущных и глобальных проблем, вроде этой живой мины с заведенным таймером, что понуро сидит сейчас в уголке Саниной квартиры, где в свое время стоял любимый сервант его матери, сгинувший вместе с ней в пыльную неизвестность. Четыре четких круглых отпечатка все еще имели место быть — слишком долго простоял здесь сервант, чтобы вот так сразу стереться из памяти старых много раз крашеных досок пола. И все же Саня заметил — с каждым новым днем отпечатки бледнеют, словно выцветают, и, наверняка, скоро квартира приобретет абсолютную безликость, какая была у нее в золотые годы постройки этого дома. Много-много лет назад.

Если только не придут люди и снова не заставят квартирные пределы громоздкой и уродливой мебелью.

А поселиться здесь решили надолго. До упора.

— С кормежкой проблем не будет, — сказал им Дивер, общепризнанный лидер группы, — я договорился с одним из магазинов. Они теперь заказы только по договоренности выполняют. Денег не берут, только золото и драгоценности.

— А ты что? — спросил Влад, на которого взвалили тяжкую обязанность мозгового центра, которую он, впрочем, выполнял через пень колоду.

— Ну, я им подкинул. У меня в загашнике кое-что было. Кроме того орлы эти ихние, из охраны, налетели на ближнюю военную часть. Говорят, нет там никого. Забрали сухпаек армейский да пошли. И я у них часть скупил. Так что не помрем.

И вправду, не померли, и даже несъедобный для всех, кроме Васька, сухпаек еще не употребили, оставив его своеобразным НЗ.

Еще два дня спустя после первой результативной разведки наконец-то обнаружили вероятное место гнездования черной иномарки. Как и предполагалось, больше всего «Сааб» ошивался подле заброшенного завода, а часто и, главное, регулярно бывал внутри периметра.

Никто и не удивился, узнав, что там он трется в основном за стенами древнего монастыря. Здесь склонный к показному мистицизму Влад процитировал строки одного автора из жанра хорор, насчет мест, которым свойственно притягивать к себе всякое зло, после чего их посиделки стали неуловимо напоминать полуночный разговор детишек младшей группы в пионерлагере. Мурашки, впрочем, от него по спине ползли ничуть не меньше, чем у пресловутых детишек.

— Сколько там всего народу сгубили? — спросил Белоспицын.

— С тех пор как закопали старое кладбище, уже не понять, — ответил Степан, старожил и знаток местных легенд, — старики еще помнили, да вот только Изошли все до единого.